этого юноши стало ответом на несправедливость, от которой тот наверняка страдал (будучи молодым темнокожим мужчиной), так что принудительное лечение лишь усугубило бы эту несправедливость. Получалось, что его помешательство — это не болезнь (и, к примеру, не результат курения слишком крепкой марихуаны), а реакция, даже вполне благоразумная, на то, что ему довелось пережить. А если он набрасывался на людей с мачете, то это была просто самооборона.
Но как же его соседи, многие из которых тоже черные? Как насчет его матери, которая приехала в нашу страну без гроша за душой, много лет работала, чтобы купить себе дом, а теперь стала беженкой, спасаясь от собственного сыночка? Вероятно, с точки зрения этого эскулапа, они не заслуживали сочувствия, ибо полностью (и к тому же так трусливо) переметнулись на сторону белого мелкобуржуазного сословия. Несомненно, мать принадлежала к числу тех достойных всяческого презрения женщин, которые красиво наряжались по воскресеньям (белейшие перчатки, шляпа с широкими полями, безупречное платье) и отправлялись в церковь за откровением, не сознавая, что тем самым принимают «опиум для народа».
Полагаю, я достаточно благодушно отнесся к этому эпизоду, не держа особого зла на психиатра, хотя он, возможно, мог бы нести косвенную ответственность за мою безвременную кончину или, хуже того, за то, что я был бы навсегда обезображен ударами мачете. (Мне представлялось весьма показательным, что у жителей этого района имелось такое огромное количество крестьянских мачете и бейсбольных бит. Там никто не резал тростник и не играл в бейсбол. Соотношение между числом проданных бейсбольных бит и числом проданных бейсбольных мячей могло бы служить хорошим индикатором уровня насилия в том или ином обществе.) Но я отомстил этому врачу — довольно своеобразным путем, хоть и косвенно.
Как-то раз мне позвонили из местной телекомпании, поинтересовавшись, не желаю ли я принять участие в одной дискуссионной программе. Я много лет (собственно, несколько десятилетий) не смотрел телевизор и полагал, что дискуссионные программы до сих пор похожи на какой-нибудь «Мозговой трест» 1950-х, куда зрители присылали вопросы типа «Могут ли существовать лекарства, которые делают счастливым?» и где доктор Грей Уолтер (знаменитый ученый того времени) говорил Олдосу Хаксли, другому члену этого телевизионного экспертного совета: «Полагаю, Хаксли, вы напрасно воображаете себе, будто…» — и т. п.
Но эта программа оказалась несколько иной. Вероятно, мне с самого начала следовало бы заподозрить это, едва я узнал тему дискуссии. Нам предлагалось подискутировать об экзорцизме.
Мне показалось, что это странный предмет для обсуждения по прошествии четверти тысячелетия после эпохи Просвещения, к тому же я совершенно не разбирался в этом вопросе (и, более того, он меня не интересовал). Я попытался использовать незнание предмета как причину, по которой телекомпании следовало бы подыскать какого-то другого гостя. Но в мире современных СМИ невежество не является дисквалифицирующим основанием, и молодой сотрудник компании настаивал на том, что я, несмотря на свою некомпетентность в данном вопросе, буду прямо-таки идеальным участником программы. Слаб человек — я уступил.
Передача виделась мне так: четыре эксперта (максимум) сидят за круглым столом, наподобие некой комиссии, и говорят между собой, а еще имеется председатель, чья единственная задача — следить, чтобы ни один не подминал под себя дискуссию, присваивая слишком много эфирного времени и зрительского внимания. Но все оказалось совсем не так. Передо мной предстала многолюдная аудитория, состоявшая из рабочих, которых привезли на автобусах с одного из местных заводов и хорошенько угостили спиртным. Они сидели на своего рода спортивной трибуне, воздвигнутой в студии. Как я позже узнал, продюсеры очень надеялись на то, что в зале разыграется бешеная перебранка и даже, быть может, пойдут в ход кулаки. Нам предстояли не поиски истины, а гладиаторские бои для забавы праздной и скучающей публики. И, к моему удивлению, меня посадили не в центре студии, а посреди трибуны.
Некий епископ (церкви, которую он сам же и основал) изложил свои взгляды на необходимость экзорцизма применительно к тем, кто одержим злыми духами. Затем ведущий шоу (теперь даже мне стало очевидно, что это именно шоу, а никакая не дискуссия) осведомился у сидящего рядом со мной мужчины, что он думает о процедуре экзорцизма, которой подвергся.
Выяснилось, что он бывший солдат, что он воевал на Фолклендских островах, видел там ужасные вещи и вернулся в очень неуравновешенном состоянии, слишком много пил, а напившись, делался буйным (каким он был прежде, никто не поинтересовался), что у него частенько случались неприятности с полицией и т. п. Потом он встретил двух экзорцистов (американцев), которые и провели с ним сеанс экзорцизма, заставив изблевать в ведро владевшего им злого духа (было показано видео данного процесса). Похоже, злой дух имел материальную форму небольшого существа (зеленого цвета, если мне не изменяет память), но видеокадры не показывали, как он, собственно, «покидает корабль».
Так или иначе, после сеанса экзорцизма мужчина совершенно переменился. Он бросил пить. Вместо того чтобы бить людей по физиономии, он помогал старушкам перейти через дорогу. Он боролся со своими демонами (если выражаться языком психотрёпа). После того как он поведал свою историю, ведущий повернулся ко мне и спросил:
— Что вы думаете об этом как врач?
Я оказался в каком-то ложном положении. Меня окружала пьяная аудитория, которая почти наверняка поверила этому бывшему воину и испытывала к нему сентиментальное сочувствие. Если бы я стал препарировать его рассказ с рациональной точки зрения, эти зрители, несомненно, обратились бы против меня и обвинили бы меня в том, что я высоколобый сноб. Шоу явно задумывалось как соревнование между самодовольным экспертом и простым человеком, причем последнему всячески подсуживали.
В любом случае было бы неправильно развеивать иллюзии этого человека (казалось, он всерьез во все это верит), коль скоро они привели к тому, что и он, и окружающие стали жить лучше. К тому же это избавление его от иллюзий стало бы для него публичным унижением. Я отделался какими-то пустыми и безобидными фразами, смысл которых более или менее сводился к тому, что я рад улучшению его самочувствия.
Я ретировался из студии, чувствуя себя дураком. У телезрителей могло сложиться впечатление, что во мне вовсе нет неверия в экзорцизм и что, на мой взгляд, это нечто вроде ампутации ноги, пораженной гангреной. Лишь через несколько часов мысленных самоутешений я сумел убедить себя в том, что в нашем мире иллюзий нет ничего более преходящего и мимолетного, чем появление на телевидении. Я решил больше никогда не появляться на телеэкране. (Правда, я все-таки не был полностью верен этому решению.)
Недели через две
