себя его мятую рубашку. — Поэтому я сейчас проверю, как там Дина и будешь все заново переделывать.
— Лара! — рычит Александр, но я уже сбегаю, сначала завернув на кухню, чтобы жадно выпить стакан воды.
Он оказывается в детской раньше меня и, пока я натягиваю одеяло на сопящую без задних лап Дину, возится с чем-то в изголовье кровати.
— Все, — говорит он, сграбастывая меня за талию и утаскивая за собой. — Я включил радионяню. Теперь можно не выпускать тебя из спальни до утра. Буду все заново переделывать, пока не сделаю как следует.
— Водички!.. — жалобно пищу я вполголоса, пока меня волокут «переделывать».
— Бар у кровати, там все есть. И душ есть. И туалет. Пощады не жди!
Щелчок замка звучит приговором.
Ему, разумеется.
44
Над подарком Александру я думала очень долго. Как обычно бывает с людьми у которых все есть — было сложно. Но еще сложнее было понять, кто мы друг другу и как далеко можно зайти в близости.
После новогодней ночи мне было бы проще.
Но тогда, за несколько дней до нее, я решила, что выберу роль наемного персонала, няни его дочери, не намекая ни на что иное.
И теперь Александр распаковывает коробку в золотую полоску, а я волнуюсь так, как не волновалась на вступительных экзаменах. Потому что теперь «живая» рамка для фото, куда залиты лучшие фотографии и видео с Диной, кажется мне какой-то слишком скромной.
И он действительно хмурится, вертя ее в руках, наконец находит выключатель и…
Замирает.
Рядом орет радостными утренними шоу телевизор, с визгом разбрасывает бумажные ошметки Дина, что-то такое педагогическое бормочу я, поглядывая в его сторону краем глаза.
А он стоит у елки с рамкой в руках и смотрит на экран, не отрываясь.
Я знаю, что там — Дина среди желтых листьев, Дина в снегу, Дина с паникующим взглядом на коленях Деда Мороза на елке, Дина, перемазанная красками, Дина с поварешкой над огромной кастрюлей супа, Дина кормит бездомного котика и облезлую белку, Дина смотрит с моста на замерзшую реку, Дина хлопает в ладоши фейерверку, а в глазах у нее отражаются алые звезды.
— Лара? — он оборачивается ко мне, и я без слов все понимаю.
Иду в его объятия и слушаю шепот на ухо:
— Огромное спасибо, это… лучшее.
— Погоди, пока ты ее подарок увидишь, — смущаюсь я.
У самой Дины, конечно, десяток свертков — игрушки, платья, сладости, пресловутые светящиеся очки, два робота, которых можно программировать, и «роллс-ройс» размером как раз для Барби.
С щенком, насколько я знала, Александр решил повременить. Посмотреть, насколько у дочери это серьезно и не подойдут ли ей вместо него роботы.
Она азартно потрошит свои коробки и свертки, встречая визгом каждый пункт своего списка желаний.
Пока папа не решает распаковать огромную черную со звездами коробку с криво наклеенным стикером «Папе» на ней.
Мы старались изо всех сил, поэтому я тоже внимательно слежу за тем, как Александр снимает крышку и выпускает изнутри облачко разноцветных воздушных шариков.
Потом вытаскивает круглую коробку, но внутри нее оказывается попкорн и еще одна коробка.
А внутри той — еще.
И еще.
Развлечение немудреное, но Дина аж визжала от восторга, пока мы засовывали яйцо в утку, утку в зайца, а зайца в сундук.
Да и Александру явно нравится — с каждой новой упаковкой он становится все азартнее.
Пока из последней не вытаскивает маленькую коробочку, а из той — чашку.
Самую обычную чашку с кривоватой, но собственноручно выведенной надписью «С новым годом, самый любимый папочка в мире!»
Никогда и никому не расскажу, сколько времени заняло у нас написать это без ошибок, и где там буквы, исполненные моей рукой.
Самый лучший папочка в мире молча стоит с подарком в руке, и я в панике думаю, что мы все-таки промахнулись. Надо было «паркер». Или шахматы из кости мамонта. Или гигантский глобус-бар. Или шкуру тигра.
Или…
Я не успеваю придумать еще какой-нибудь дикий подарок, вроде чистопородного жеребца или наложницы из дальних земель, когда Александр вдруг порывисто сгребает Дину в объятия и утыкается лицом ей в макушку.
Из-под его руки она смотрит на меня огромными испуганными глазами, а я прижимаю палец к губам.
— Не плачь, пап, ну не плачь… — она выворачивается из душащих объятий и сама гладит папу по голове.
Я тактично отхожу в сторонку ковырять обертку на своем подарке.
Дина свой подарила еще во время той прогулки — не смогла удержаться. Теперь у меня в комнате стоит метровой длины чупа-чупс. А вот в стильной вытянутой коробочке от Александра обнаруживаются изящные часики. Очень женские, довольно скромные на вид, но надпись Cartier на циферблате намекает, что я просто не умею видеть скрытую красоту. И угадывать цену.
Это очень… мило.
Но как-то странно.
Сама не понимаю, что не так.
Но мило.
На завтрак я быстренько делаю тонкие блинчики и целую Александра в щеку, благодаря за подарок.
— Дина, а тебе какой подарок больше всего понравился? — спрашиваю я.
Она болтает ногами, вся перепачканная в вишневом варенье и сметане и не задумывается ни на секунду:
— Мармеладный червяк!
Я закрываю ладонью лицо. В том числе прячась от укоризненного взгляда Александра.
Ну что поделать — пока она выбирала мне «чупа-чупс», я в том же магазине купила трехметрового червяка.
Ребенку пять лет, как будто он себя в этом возрасте не помнит!
— А тебе какой подарок понравился? — коварно спрашиваю я. — Мой или Динин?
Это подло, я знаю, но он умудряется выкрутиться:
— Лучший мой подарок — это утро. Эти блинчики, это солнце за окном и вы обе со мной за столом.
Он притягивает Дину и чмокает ее в макушку, а потом тянется ко мне.
Мы даже успеваем коснуться друг друга губами, прежде чем слышим возмущенное:
— Лала! Папа!
— Все, идем гулять! — объявляю я, и Дина убегает одеваться, оставляя нас вдвоем на целых пять минут, которые мы не теряем даром.
Гуляем втроем, неспешно пересекая на редкость пустынные улицы. Повсюду на снегу подпалины от фейерверков, разноцветные конфетти, пустые бутылки из-под шампанского, воткнутые в сугробы или столпившиеся возле урн.
В Михайловском парке кидаемся снежками — побеждает, конечно, Дина.
Мороз щиплет за щеки, но ей не холодно, она носится, раскрасневшись, и с размотанным шарфом. А нам горячат кровь поцелуи, которые мы урываем тайком, прячась за толстые стволы кленов и дубов.
— Знаешь, я никогда в жизни не был так счастлив, как сейчас, — с
