я. — Ем мандарины и смотрю, как мама спит перед телеком. Если его выключить — сразу просыпается.
— А дальше какие планы? — вкрадчиво интересуется Александр, и у меня чуть-чуть захватывает дух от мысли, что не просто ради светской беседы.
— Наверное, тоже пойду спать, — говорю я небрежно, а внутри все ноет от надежды, что он предложит что-нибудь поинтереснее.
— Ага… — говорит он задумчиво, и в воцарившиеся несколько секунд тишины я успеваю разочароваться в своих наивных надеждах. — Выгляни в окно.
— Я и так смотрю… — прижимаюсь лбом к холодному стеклу и вижу то, что ускользало от взгляда раньше — под самыми окнами стоит серо-черный «роллс-ройс» с горящими фарами.
— Неужели тебе не жаль Карима! — притворно возмущаюсь я. — В новогоднюю ночь заставлять работать жестоко!
— Он мусульманин, Новый Год не празднует, — хмыкает Александр. — Ну что? Прыгаешь?
— Тебе так срочно нужна няня? — оттягиваю я самое сладкое, но внутри лихорадочно планирую, как буду на цыпочках выбираться из квартиры, чтобы не разбудить маму. — Дина еще не спит?
— Давно спит, — голос Александра становится ниже, мягче, затягивая меня в волнующие фантазии. — Няня мне нужна для себя…
43
Всю дорогу до Писательского Небоскреба я молча сижу на заднем сиденье «роллс-ройса». Но Карим хороший водитель — он даже не косится на меня в зеркало.
На улице полно народу, несмотря на мороз. Все смеются, делятся бенгальскими огнями и шампанским, кричат «ура!» фейерверкам. Машины осторожно пробираются между людьми, вышедшими на Невский. Набережная перекрыта, и мы подбираемся с другой стороны — мне приходится пройтись пешком. На холоде в голове должно бы стать яснее, но морозный воздух кружит голову и пьянит гораздо сильнее бокала шампанского, что я выпила с мамой.
В лифте сердце колотится, как бешеное, и я разматываю шарф, который меня душит.
Александр открывает дверь мне навстречу раньше, чем я достаю ключи.
Захожу на цыпочках, кошусь на комнату Дины и шепотом спрашиваю:
— Спит?
— Спит… — говорит Александр вполголоса. — Не успела головой подушки коснуться.
Я в платье, но босиком — не хочу стучать каблуками по полу.
Прохожу, слегка робея, в гостиную, словно не живу в этом доме уже несколько недель и не знаю тут все лучше, чем хозяева. Гирлянда на елке не горит, но в комнате все равно светло — за окном мерцает иллюминация, отражаясь от белой глади канала. Временами красные и зеленые отсветы сменяют голубоватый холодный оттенок новогодней ночи.
Смотрю в окно — здесь тихо, все веселье на другой стороне или чуть дальше, у Невского. Сквозь деревянные рамы слышны гулкие разрывы петард.
Александр кладет руки мне на плечи и прижимается к моей спине. Откидываю голову, и он ловит мои губы, разворачивает к себе и зарывается пальцами в волосы.
От его нехитрых ласк у меня мурашки по всему телу. А осторожные поцелуи хочется чуточку поторопить. Внутри разгорается нетерпение, словно накануне визита Деда Мороза — какой подарок он мне принесет?
Александр отступает на шаг, другой — и оказывается сидящим на диване. Мне остается только последовать за ним, потому что его руки так удобно лежат на моих бедрах, что просто грех лишать себя этого удовольствия.
Я подтягиваю узкую юбку и сажусь верхом на него, прижимаясь всем телом к твердой груди под рубашкой. Большие ладони путешествуют по моей спине, талии, сползают ниже и вновь возвращаются к самому приятному — копошению в моей кудряшечной гриве.
Поцелуи становятся все дольше, все глубже, мы уже почти не размыкаем губ, сплавляясь в неторопливом томлении.
Он проводит рукой по моему бедру, забираясь под край платья, и по моему телу пробегает волна дрожи, откликаясь на недвусмысленное предложение.
— Здесь рискнем или пойдем в спальню? — обрывая поцелуй, говорит Александр таким низким голосом, что он резонирует у меня в костях, задевая что-то очень древнее и очень голодное.
— Ты мужчина, ты и решай, — кокетничаю я, откидываясь назад в его руках, чтобы почувствовать, как крепко он меня держит.
Возвращаюсь назад, встряхивая кудряшками и в полутьме трогаю пальцами улыбку на его лице. Редкая гостья, меняющая все. Смотрю в его глаза, обнимаю лицо ладонями, чувствуя кожей свежевыбритые щеки.
Теперь улыбаюсь и я.
У меня тоже — чулки, кружева и капля духов там, куда работодатели обычно не добираются.
Ахаю, когда Александр подхватывает меня под бедра и еле успеваю обнять его за шею.
Обвиваю его ногами, и он несет меня куда-то по темным коридорам, отвлекаясь на поцелуи и прислоняя меня к стене то тут, то там, чтобы как следует передохнуть и зацеловать мою шею.
Когда я думаю, что мы так никогда не доберемся до нормальной кровати, мы наконец вваливаемся в спальню, и я захлопываю дверь, а Александр поворачивает замок.
Здесь темно — блэкаут шторы закрывают рассветное солнце и прячут от белых ночей. Поэтому когда я нетерпеливо расстегиваю его рубашку и стаскиваю с широких плеч, приходится прерваться, чтобы дотянуться до ночника. Грех на такое не полюбоваться.
Призрачный серебристый свет очерчивает его мощные мышцы и накладывает чернильные тени, словно художник, рисующий для комиксов. Вот он — большой, красивый, мускулистый мужчина. В его глазах мелькают тени мыслей о том, что он хочет сделать со мной, когда смотрит вот так — жадно. Когда спускает с плеч мое платье, тут же впиваясь в бледную кожу губами.
Когда тянет вниз длинную молнию сбоку и достает свой новогодний подарок.
И видит все — и чулки, и кружева, и ноздри его раздуваются, потому что он чувствует и ту самую каплю духов.
Но он нежен. Так осторожен, так трепетно нежен, так боится задеть меня, придавить собой, сделать больно, что мне приходится взять дело в свои руки.
Подаюсь к нему всем телом сама и впиваюсь зубами в мясистое плечо.
Сильно и больно.
Александр рычит, стискивает меня большими ладонями и наконец-то обращается в самого себя — бешеного, страстного, властного. Рвутся цепи ограничений, которые накладывает на него современный мир, и он подминает меня под себя, а потом забирает целиком.
Кричу, царапаю его спину ногтями и оставляю на плечах отметины своих зубов.
С каждой отметиной он становится все неистовей, и это пугает до дикого восторга.
Когда буря утихает, я чувствую ломоту во всем теле, лежа на нем сверху и невесомо касаясь пальцами сильных плеч.
— Тебе понравилось?
В этом его дурацком вопросе столько мальчишечьей робости, что я едва удерживаю всхлип, рвущийся из груди.
Но не могу не похулиганить.
— Нет! — говорю, сползая с кровати и накидывая на
