Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 52
За спинкой дивана в большой комнате, объединенной с кухней, устроена своего рода выставка коллекции: фигурки осликов. «Это — мой талисман, — улыбается Марфа Максимовна. — Когда у мамы пропало грудное молоко, кто-то подсказал ей, что младенца можно кормить ослиным молоком. Как видите, это оказалось правдой».
Когда я только переступил порог квартиры Пешковой, то обратил внимание на репродукцию в рамке и под стеклом: в старинном кресле сидит поразительной красоты женщина, задумавшаяся о чем-то далеком. Сам оригинал работы Павла Корина хранится в Третьяковской галерее.
«Моя несчастная мама, — перехватив мой взгляд, пояснила Марфа Максимовна. — Почему несчастная? Это долгая история. Когда-нибудь расскажу».
Конечно, после этой фразы я ждал, когда же Пешкова исполнит свое обещание. Невестка Горького, мать Марфы, была знаменитой московской красавицей, о которой много говорили, но документальных и подробных свидетельств о ней, увы, не существует.
В свое время Анна Ахматова сказала, что одна из ненаписанных трагедий двадцатого столетия — это история под названием «Тимоша». Именно так в ближнем кругу называли невестку Максима Горького. Тимошей она стала с легкой руки писателя. Однажды она вышла к столу, сняла шляпу и под ней, вместо привычной роскошной косы, гости увидели коротко остриженные волосы, которые топорщились во все стороны.
«У нас так кучера ходили», — заметил Горький. «Точно, вылитая Тимоша», — тут же поддержал отца Максим, назвав жену именем, которым обращались к извозчикам.
Когда-нибудь я напишу об этой семье подробно. Пока не пришло время. Сама Марфа Максимовна во время нашей очередной встречи, а вернее — потока моих расспросов и волны своих воспоминаний, вдруг сделала паузу и спросила сама: «Вы собираетесь обо всем этом писать? Но тогда не сейчас. А уже потом». И сделала паузу.
Я услышал молчание Пешковой. И пока, заручившись согласием своей героини, предлагаю лишь часть ее воспоминаний. Кстати, когда Марфа Максимовна читала рукопись, то вносила столь меткие правки, что не зная ее родословную, впору было задаться вопросом — в кого у нее такой литературный и редакторский дар.
— Пожалуй, начну с того, как познакомились мои родители. Мама должна была венчаться с сыном богатого мануфактурщика. Они уже ходили в церковь в Брюсовом переулке, все было оговорено. Но тут появился мой отец.
Их первая встреча с мамой состоялась на катке на Патриарших прудах. Мама там жила. Стоял тогда такой двухэтажных желтенький домик, который потом снесли, и на его месте построили четырехэтажный особняк для наших военачальников, так называемый «домик со львами».
В старом желтеньком домике жил мамин отец. Его пригласили в Москву читать лекции в медицинском институте. Он был большой специалист по лечению болезней почек. На первом этаже у него находился госпиталь, а на втором жила семья.
На прудах зимой заливали каток. У папы был друг закадычный, Костя Блеклов (одно время сотрудник советского посольства в Италии, затем работал в организации, занимавшейся строительством Дворца Советов, репрессирован в 1938 г. — Примеч. И.О.). Они ходили кататься на коньках и так познакомились с мамой. Когда отец услышал, что мама собирается замуж, то начал ее отговаривать: «Куда ты так торопишься? Зачем тебе это надо? У нас такая хорошая компания».
Дело в том, что мамин отец был уже болен, чувствовал, что ему недолго осталось, он же врач был. И потому хотел, чтобы судьба младшей дочери была устроена. Так что сама мама-то и не хотела замуж, может, ей просто интересно было. Она же совсем юная была, 17–18 лет. И папа уговорил ее повременить. Она отказалась выходить замуж, но так, не резко, чтобы своего отца не травмировать. Сказала, что, мол, потом обвенчается, в другое время.
А за это время дедушка, Горький, собрался уехать из России. Его поездка планировалась вначале в Германию, потом в Италию, в Сорренто. Он был не согласен с деятельностью Урицкого (который обыск в его квартире делал), рассердился, что ему не доверяют. Хотя, действительно, у него в петроградской квартире на Кронверкском проспекте останавливались те, кто хотел уехать из России. Все же это было зафиксировано.
Короче говоря, отец уговорил маму составить ему в путешествии компанию. Просто прокатиться, она же никогда не была за границей. И мама поехала.
С ними отправилась ее приятельница, Лидия Шаляпина, дочь Федора Ивановича. Папа мой был влюблен в маму. И попросил Лиду: «Скажи Наде, чтобы просто поехала с нами. Посмотрит мир, будет интересно». И она уговорила.
В Берлине мама с папой расписались, обменялись кольцами. Первое время жили в Шварцвальде, потом уехали в Чехословакию, там получили визы и уже оказались, наконец, в Италии.
Как мамин папа отнесся к отъезду дочери с сыном Горького, я не знаю. Мама не рассказывала.
По профессии она была художницей, с детства рисовала. У меня был альбомчик с ее рисунками, но потерялся. Многое пропало, когда я продавала дачу. Приходили люди смотреть дом, и все куда-то исчезало.
Мама писала картины и зарабатывала тем, что их продавала. Ее тема была — окружение Горького. Ее работы и сейчас находятся в музеях Горького.
А вообще мама хотела быть актрисой. Когда из Турции приезжал Ататюрк, мама танцевала перед ним «барыню». Она очень хорошо танцевала. Ататюрк был в восторге и подарил маме букет цветов.
Вместе с Лидой Шаляпиной, дочерью Федора Ивановича, мама мечтала о сцене. Они были знакомы с Рубеном Симоновым. И собирались все вместе поступать в студию к Вахтангову. Но Лидочка уговорила маму ехать за границу с Горькими: «А в вахтанговскую студию потом поступим».
В итоге Лидочка оказалась в Америке. А мама осталась в Италии.
Тогда в Сорренто все художники собрались — Бенуа, Борис Шаляпин, Валентина Ходасевич. Выходили на пленэр, писали. И мама увлеклась. Ее обучили каким-то основам живописи, и она стала художницей. Как-то сразу все пошло хорошо, стало получаться.
Очень ведь талантливые мастера с ней работали. Борис Шаляпин, сын великого певца, был очень хороший портретист, женщины на его полотнах выходили еще красивее, чем в жизни. Скульптор Сергей Коненков приезжал. Он, кстати, сделал мой первый бюст, когда вернулся в СССР. Я ходила к нему в мастерскую на Тверском бульваре, позировала. А потом он и бюст моей Ниночки, старшей дочери, сделал. (Сегодня эта работа Коненкова выставлена в Третьяковской галерее на Крымском валу. — Примеч. И.О.)
А уже снова оказавшись в Москве, мама занималась с Павлом Кориным.
О прошлом она вспоминать не любила. Была пуганая, что ли. Так же, как и я.
Я ходила в школу, когда шел Третий Процесс, во время которого Ягода и Крючков признались в убийстве Горького и моего отца.
Верила ли я в это? Сталину Максим, конечно, мешал. Он же был единственным, кто был как-то связан с внешним миром, все другие связи уже были перекрыты. Петр Крючков, секретарь дедушки, был явно окружен теми, кто диктовал — кого пустить к Горькому, а кого нет. Уже охрана была.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 52
