Сначала Книжник просто представлял себе своих трех женщин в едином образе утраченной любви, но постепенно стал рисовать картины той, грядущей, жизни в деталях, как художник.
Мало-помалу Книжник создал целый мир, в котором будет жить, когда умрет, и каждый раз вносил в него то камень, то цветок, то зверя. То человека. То невиданное существо.
Он впитал столько книг, прочитанных и перечитанных, что располагал богатейшей палитрой, к которой добавлялось богатейшее воображение, вобравшее в себя сокровища чужих воображений.
Он выбирал, прикидывал, то добавлял, то убирал нюанс, касался кистью там и тут. Картина веры, что ни день, то делалась все краше.
Воображаемое полотно грядущей жизни было еще не закончено.
Он все трудился, не торопясь, не жалея себя, и результат его все больше радовал.
Но вот по картине скользнула какая-то тень.
Книжник протер глаза и увидел прямо перед собой пожилую даму. Она глядела на него и улыбалась.
— Мадам?
— Баронесса, — поправила она высоким и певучим голосом.
— Простите, баронесса. — Книжник поспешно встал. — Чем могу служить, баронесса?
— Я хочу купить книжку для двух своих внуков.
Книжник подставил баронессе руку, она оперлась на нее, и они тихим шагом пошли вдоль стеллажей, разглядывая книги.
— Что они любят, ваши внуки? — спросил хозяин лавки.
— Трудно сказать… Ну, один обожает загадки… А другой… Ну, другой… Ах, да! Он обожает подземелья.
— У меня есть как раз то, что вам надо, — оживился Книжник, но сдержался, чтобы не ускорить шаг и тем не потревожить баронессу.
Они дошли до нужной полки, Книжник снял с нее нужную книжку и протянул баронессе.
«Липа и розмарин», — уже прикинул он, сообразуясь с баронессиным лицом.
Она надела очки и прочитала вслух своим певучим голосом:
— «Загадка подземелья». Отлично! — прибавила она, подняв глаза на Книжника, и улыбнулась.
* * *
Спускаясь вниз по лестнице с чашкой травяного чая в руках, Книжник увидел вопрос.
Тот проскользнул под дверью без всякого пудупуду и искал по всей лавке хозяина.
Время от времени вопрос вот так и возникал, внезапно, без предупреждения.
Книжник замер на предпоследней ступеньке, сжимая чашку, и ни гугу.
Вопрос пошел вдоль стеллажей, принюхиваясь и ощупывая книги.
Он обошел всю лавку, помедлил у столика с креслом, еще немного потоптался и двинулся назад, к дверям.
Но вдруг из чашки Книжника упала капля и разбилась о ступеньку.
Вопрос застыл.
А Книжник затаил дыхание.
Вопрос тихонько повернулся и шаг за шагом начал подходить к нему и подошел почти вплотную.
Тот не дышал. А этот обошел вокруг него, не видя и не прикасаясь. Тот обратился в камень. А этот перестал искать и вышел, как вошел, скользнув под дверь.
И Книжник наконец вздохнул свободно.
Уселся в кресло, с облегчением хлебнул из чашки.
Случалось, по неловкости он выдавал себя, тогда вопрос набрасывался на него и начинал терзать.
Часами, сутками, неделями несчастный Книжник не вставал из-за стола.
Книги старались, помогали, как могли, но и им тоже было не под силу справиться с вопросом. И оставалось только ждать, пока он сам собою отпадет и удалится восвояси.
Книжник умел распознавать клиентов, терзаемых вопросом, потому что ему самому приходилось бывать на их месте. А еще потому, что каждый второй клиент, или двое из трех, или трое из четырех были носителями вопросов.
Не все они знали о бессилии книг, а у Книжника не хватало духу сказать им. И он предоставлял им тешиться надеждой, искать, не находить, учиться на ошибках, сомневаться.
А что же оставалось делать?
Уж не закрыть ли лавку?
Когда-то, когда его уж очень донимал вопрос, он и впрямь об этом подумывал. Но бросить книги не решался, несмотря на их беспомощность или именно из-за нее.
Он выбрал книги, лавка не закрылась.
Она открыта для него и для любого покупателя, с вопросом или без, неважно.
Итак, он дул на чай и чувствовал себя ужасно гордым и ужасно смелым.
ПУДУПУДУПУДУ.
Вошла пара.
Книжник вздрогнул и в панике забился под столик.
Лавка Книжника была открыта для мужчин и женщин, что относилось в равной мере к авторам и посетителям; за день мужчин и женщин приходило примерно поровну.
Книжник не придавал этому значения и не делал различия. Пока они являлись порознь.
Но одиночных посетителей и пары он явно, даже слишком явно, различал.
О эти пары!
Как только раздавалось ПУДУПУДУПУДУ входящей пары, Книжник терял все свое хладнокровие. Смотря по настроению и по быстроте реакции, он либо взлетал по винтовой лестнице наверх, чтоб даже и не видеть пару, либо нырял под столик, либо готовился хамить, что было не в его привычках, а пары не смущало абсолютно.
Забившись под столик, он ждал, пока ПУДУПУДУПУДУ возвестит о том, что пара вышла. И лишь тогда выныривал.
* * *
Книжник никогда не видел фильмов и знал о них лишь из афиш, которые вывешивал на стенах лавки.
А выбирал их просто: сначала глядя на название, потом на саму афишу.
Разглядывал и размышлял: на что похожи фильмы, вообще и в частности?
Иной раз кто-нибудь из особо любимых посетителей при взгляде на афишу приходил в восторг или в ужас, и Книжник мог судить о фильме по его реакции.
А то и напрямик просил пересказать ему фильм и, пока посетитель силился припомнить: «Как же там было дело… ах да, закручивается все на пляже… там был такой шериф… как его звали?.. не то Барди, не то Борди… нет, Броди!.. и вот он заявляет мэру, что пляж надо закрыть… А тот, мерзавец, не желает слушать, ему важны туристы, прибыль, на остальное наплевать… Он посылает шерифа куда подальше, и пляж остается как был. Ну вот… И вдруг однажды, когда на берегу полно народу, какой-то мальчик заплывает в море…». Книжник слушал его и пытался вообразить звуки, краски, предметы, движения, цвет, вкус и даже запах.
По рассказу — а значит, думал Книжник, и по фильму, — это было не так уж трудно сделать.
Он поблагодарил посетителя и потихонечку вытащил ногу из глубокого подстолья.
Пу… ду… пу… ду… пу… ду…
Больше всего он любил посетителей, которые никогда не читали книг.
