— Я.
— Так это из-за тебя, выходит, мне в прорубь нырять?
Я промолчал.
— Ну, спокойно, спокойно, шучу! — Он положил мне тяжёлую свою руку на плечо. Потом он ушёл к магазину.
А я всё ходил у автобуса. Зеркало на автобусе стало белым, пушистым. Лицо замерзало, я подносил ладонь ко рту, дул горячим воздухом к носу.
На крыльцо вышли Зиновий, Яков Борисыч, вся группа.
— Ну, ты, победитель… поедешь, что ли? — насмешливо спросил меня Зиновий.
Медленно подошёл Тимохин. Все стали садиться в автобус.
— А какая сцена будет сниматься? — спросил я.
— У проруби, — не глядя на меня, сухо сказал Зиновий.
— У проруби… или в проруби? — спросил я. Ничего не ответив, Зиновий влез в автобус. Я влез за ним.
— Ну неужели… нельзя отменить? Может быть… в павильоне снять? — ныл я.
Зиновий отвернулся.
Автобус ехал вниз по извилистой дороге.
— Прорубь-то ваша далеко? — небрежно развалившись на сиденье, спросил Тимохин.
Все молчали, потом Зиновий неопределённо пожал плечами, что означало то ли «а мне какое дело?», то ли «откуда я знаю?».
— Неужели будем снимать? — как бы про себя, сказал я, но все молчали.
Мы ехали по дороге к реке. Тимохин, придвинувшись к стеклу, смотрел. Был сильный мороз, но было пасмурно. Небо было серое, всё остальное — белое. Мы съехали на лёд, поехали по реке и вот, повернув за мыс, увидели прорубь. Невдалеке стояли тонваген, лихтваген и камерваген. Мы вышли.
— Вот, — показал Яков Борисыч Тимохину, — добегаете до этой проруби, падаете… появляетесь на поверхности, снова погружаетесь, потом появляются только голова с открытым ртом и рука… Тут сделаем стоп-кадр, — сказал Яков Борисыч, повернувшись к оператору.
— Вот смотрите! — показал Зиновий Тимохину. — Примерно оттуда вы должны появиться. Видите, где съезжает человек?
Я посмотрел наверх. По крутому обрыву к реке быстро спускался какой-то человек.
Вот он съехал вниз и, не отряхиваясь, побежал к нам. Он приблизился, и я узнал комбайнера Булкина.
— Привет! — сказал он. — Меня-то когда снимать будете?
— Вас? — удивился Зиновий. — А зачем?
— Что — зачем?.. Этот вот малец сказал, что снимете меня, в роли.
— А… этот, — сказал Зиновий. — Этот наобещает!
— А я уж жене сказал. Побрился нарочно.
— Ну, бритьё-то не пропадёт! — улыбаясь, сказал Тимохин.
Булкин посмотрел на Тимохина.
— Этот, что ли, вместо меня? — спросил Булкин.
— А что? — спросил Зиновий.
— Ну, этот справится! — Булкин кивнул. — Ну, я пошёл тогда. Дел-то много.
— Увидимся! — дружелюбно кивнул Тимохин. Потом с тоской поглядел на прорубь.
— Что ж делать! — проследив его взгляд, сказал Зиновий. — Кто ж знал, что такие придут холода!
Тимохин походил у проруби, поглядывая в тёмную, дымящуюся воду. Потом он вернулся к нам. Воротник его от инея стал белым.
— Даже воротник поседел от ужаса, — сказал Тимохин.
— Вы же говорили, что вы морж! — недовольно проговорил Яков Борисыч.
Тимохин неопределённо пожал плечами.
— Когда ты… роль тому типу обещал? — подошёл ко мне Зиновий.
— Когда… антенну с его дома снимал.
— Да ты у нас орёл! — усмехнувшись, сказал Зиновий. Я вспомнил вдруг плачущего Ратмира, потом оставшегося у общежития Василия Зосимыча…
«Да, — понял вдруг я, — что-то много я сделал не того на пути к своей блестящей карьере!»
— А может, можно без проруби? — сказал я, но никто даже не обернулся в мою сторону.
— Да тут метра полтора глубина, — подходя, сказал бригадир осветителей. — Ну что, Яков Борисыч, можно начинать?
Яков Борисыч, ничего не отвечая, отошёл от него и стал ходить вдоль автобусов.
— Солнца нет — мгла какая-то! — нервно взмахнув рукой, сказал он.
Мы ждали часа два, замёрзли, но солнца не было. Все сели в автобус, поехали обратно. Наверху я вылез, пошёл домой.
Отец сидел дома, что-то писал. Увидев меня, он положил ручку, виновато улыбнулся. Я подошёл к нему, он обнял меня за плечи. У меня почему-то глаза вдруг затуманились слезами, я, чтобы с этим покончить, стал разбирать буквы на листе бумаги. Оказывается, отец писал:
Начальнику Областного земельного управления
Гусеву Г. Н.
ДОКЛАДНАЯ
Прошу выделить нашей селекционной станции из фондов Управления технические изделия, необходимые для оборудования на территории станции зерносушилки системы Галинского. Необорудование зерносушилки в течение ближайшего месяца может привести к срыву подготовки семян к посевной и невозможности проверки на больших площадях вновь полученного перспективного сорта ржи «гатчинская-60». В связи с вышеизложенным прошу Вас…
Увидев, что я читаю, отец виновато улыбнулся, потом наморщился.
— Вот чем приходится заниматься вместо науки! — Он вздохнул.
В одиннадцать мы легли спать, но я не спал. В голову всё возвращалась мысль, которая в первый раз пришла на реке, и с ходу подкосила: «Что-то много я сделал не того на пути к моей блестящей карьере!»
Я снова вдруг увидел, как Ратмир заплакал и, сморщившись, бежит к автобусу, впрыгивает… Как уходят после разговора со мной Василий Зосимыч и Любовь Гордеевна — маленькие, под ручку, тёмные на фоне солнца…
Да-а! Если б даже светила мне блестящая роль, которая прославила бы меня на весь мир, — всё равно нельзя было делать того, что я сделал!
И это ведь только то, что я помню… Наверняка есть что-то ещё!
У отца было всё время тихо, и вдруг громко щёлкнул в стене выключатель, только я не знал: было там у него темно или стало?
«Ну конечно, не всё! — понял вдруг я. — А отец? Приехал к отцу и ни разу с ним по-настоящему не поговорил. А он, наверное, мучается, думает, что я не простил ему его… отъезд!»
Я встал, пошёл по длинному общему коридору на кухню, чтобы попить. Я открыл в темноте медный кран, подставил руку и вздрогнул — вода была абсолютно ледяная!
А завтра утром Тимохину прыгать в прорубь! В такую воду! Я стал дрожать. Конечно, артист-то не утонет! Но герой-то утонет, и зрители будут думать, что так и нужно.
Да-а-а… Видимо, автор довольно мрачный человек. Но я-то почему должен его мрачности помогать?
Я вспомнил, как перед самым Новым годом мы под предводительством нашего дворового вожака Макарова проводили задуманную им операцию «елки-палки» — отбирали на платформе у приехавших ёлки. И как я хотел тогда уйти, но не ушёл!
