к выводу, что Германия проиграла войну и что советские войска могут со дня на день прорвать фронт. Следовательно, необходимо договариваться, и быстро. Был задан вопрос, подчинятся ли офицеры любому полученному приказу, даже если речь пойдет о боевых действиях против немцев; ответ утвердительный. Значит, рассмотрены были все варианты.
В таких условиях Паасикиви отправился в Стокгольм на встречу с госпожой Коллонтай. Можно себе представить, с каким чувством они предстали друг перед другом. Госпожа Коллонтай была слишком умным и искушенным политиком, чтобы не понимать поведение Финляндии в ходе второй войны, а Паасикиви слишком хорошо знал Советы, чтобы не сомневаться, что дуэль будет жесткой: оба были превосходными фехтовальщиками, ничего общего с каким-нибудь Риббентропом; и я уверен, что втайне они испытывали странное притяжение друг к другу.
Нет смысла добавлять, что о поездке Паасикиви стало известно немцам, которые с этого момента уже не строили иллюзий относительно дальнейшего поведения финнов.
Итак, Паасикиви спросил госпожу Коллонтай, каковы условия мира, выдвигаемые ее правительством, и узнал, что это как минимум границы 1940 года, установленные Московским договором, и интернирование немецких войск в Лапландии. Ответ требовалось дать 18 марта.
В момент беседы, очевидно с целью продемонстрировать твердость намерений советской стороны, Хельсинки был подвергнут массированной бомбардировке.
23 февраля совет в Хельсинки рассмотрел оба требования: границы и интернирование. Если на первое, в крайнем случае, можно было согласиться, то подчиниться второму было немыслимо до того момента, когда будет достигнута договоренность о прекращении огня, потому что Финляндия не могла одновременно воевать на востоке против Советов и в Лапландии против немцев, располагавших значительными ресурсами в живой силе и технике.
За этот случай уцепился парламент, и в конце концов условия были отвергнуты, о чем проинформировали Швецию. Тем не менее ее король Густав надеялся на то, что в конце концов переговоры завершатся успехом. У него была единственная мечта: мир во всем мире, и он в весьма дружеской, неформальной форме высказал ее, когда я явился к нему с прощальным визитом в связи с тем, что покидал свой пост. «Когда же это все закончится?» – сказал он мне. Увы, ему приходилось подождать еще.
Соединенные Штаты подталкивали в том же направлении, что и Швеция, то есть к немедленному началу переговоров, и Финляндия решилась запросить уточнения по второму требованию, тому, что касалось немецких войск в Лапландии. В ответ она 20 марта просто получила приглашение отправить своего представителя в Москву; Паасикиви и Карл Энкель выехали 25-го. С Паасикиви мы уже знакомы. Энкель был дипломатом, бывшим послом в Париже, бывшим министром иностранных дел; он возглавлял финскую делегацию на мирных переговорах 1919 года и занимался заключением перемирия в 1940-м. Таким образом, оба представителя были хорошо подготовлены к предстоявшей им работе.
В Хельсинки потянулись дни тревожного ожидания и страхов. Высказывались предложения эвакуировать мирное население с перешейка и из городов, которые могли подвергнуться атаке. И все ждали. Делегация вернулась 1 апреля.
Предварительные условия для любых дальнейших переговоров:
– граница 1940 года (Московский договор) в качестве основы;
– интернирование или изгнание из Финляндии немецких войск до конца апреля;
– репарация в 600 миллионов долларов, выплачиваемая товарами в течение пяти лет.
Два последних условия в глазах финнов были неосуществимы, и переговоры застыли на мертвой точке.
Изоляция Финляндии усилилась, потому что ухудшились отношения с немцами.
Немцы
Генерал Хейнрикс поехал в Зальбург, в немецкий штаб, чтобы узнать о намерениях вермахта. Ему было сказано, что Германия продолжит помогать Финляндии и снабжать ее оружием, если получит твердые заверения в том, что это оружие никогда не попадет в руки Советов. Генерала также попросили повлиять на финскую прессу, чтобы она прекратила свои нападки на Германию.
Пока что никакой злости и досады, как в разговорах относительно флотилии торпедных катеров и крейсера «Принц Ойген» на Аландских островах. Шли «деловые беседы» между военными.
Но политика теперь играла главную роль. Все наблюдатели отметили, какое место в Финляндии занимает внутренняя политика; смена кабинета, особенно в военное время, приобретает значение, которое ни от кого не может ускользнуть.
Весной 1944 года царила растерянность; намечалась общая перетряска в верхах. Рюти был готов уйти, освободив место маршалу Маннергейму, который стал бы президентом республики или, в крайнем случае, премьер-министром. Маннергейм отказался от обоих постов: он слишком занят на фронте, где началось крупное наступление красных.
В этой обстановке неуверенности и колебаний случился театральный эффект: 22 июня в Хельсинки прибыл Риббентроп. Обходительный тон, бывший в ходу среди военных, оставлен. Гитлеровский министр потребовал, чтобы Финляндия обязалась не заключать сепаратного мира.
На следующий день, 23 июня, Хельсинки узнал, что Кремль требует капитуляции финской армии, теснимой на всех участках фронта.
Встала проблема. Если отвергнуть требование Риббентропа, это означает конец поставкам оружия, боеприпасов и продовольствия, это неотвратимая капитуляция. После долгих обсуждений маршал Маннергейм предложил, чтобы обязательство взял на себя лично президент республики, не связывая правительство. Еще возможны крупные поставки снаряжения, благодаря чему удастся стабилизировать фронт, чтобы получить более выгодные позиции на неизбежных переговорах о мире, – таким козырем пренебрегать нельзя.
Перед дилеммой: договор с Риббентропом или капитуляция на советских условиях, Маннергейм рекомендовал правительству договор, чтобы перед новыми переговорами с СССР стабилизировать трещавший фронт. Он надеялся, что взамен на это соглашение Германия окажет масштабную помощь: несколько эскадрилий «Штук»[48], десять пехотных дивизий, оружие, противотанковые орудия и т. д. Это необходимо было срочно, очень срочно, чтобы подольше выстоять на полях сражений.
Итак, подчиняясь необходимости, договорившись внутри правительства, что только президент будет связан подписью, Рюти поставил ее 26 июня, согласившись с тем, что Финляндия не подпишет мира, не одобренного Германией.
«Пакт Риббентропа» подвергся критике, что нормально. Президент заключил его, думая о стабилизации фронта. Как сказал президент Кекконен на похоронах Рюти в 1956 году, характеризуя этот его поступок: «Что бы он ни сделал, он сделал это ради блага страны».
Столь ожидаемая военная помощь оказалась весьма незначительной: одна пехотная дивизия, бригада самоходной артиллерии, кое-какое противотанковое вооружение и боеприпасы. Однако и она была полезна.
Отношения с Германией оставались запутанными. Немецкий посол в Хельсинки фон Блюхер рассказывает, что в июле Берлин тайно задал ему вопрос: способны ли тысяча решительных человек взять власть в Финляндии и установить в ней преданное Германии правительство вроде квислинговского[49]. Блюхер ответил отрицательно, ссылаясь на финский менталитет, враждебный диктатуре любого толка; это стало бы политическим крахом, заявил он. Тогда Риббентроп напрямую обвинил его в том, что за девять лет пребывания в Финляндии он не сумел навербовать эту тысячу человек!
Еще