Мариус Пельтье
Финляндия в противостоянии Советскому Союзу. Воспоминания военно-морского атташе Франции в Хельсинки и Москве
© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2024
© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2024
Предисловие
Попирающий изогнутую восточную саблю лев на гербе Финляндии символизирует борьбу, длительное время потрясавшую эту страну, зажатую между Швецией, которой она долго принадлежала, и Россией, будь то Россия Новгородская, Московская или Татарская. Финляндия была предметом соперничества между скандинавами и русскими еще до того, как последние вступили в европейскую политическую игру. В ходе этой борьбы, по большей части победоносной для русских, Финляндия пережила в начале XVIII века период разорения и бедствий, получивший название «Великое лихолетье». Обретя независимость, финский народ мог надеяться, что оно больше не повторится. Однако с 1939 года он оказался вовлечен в бурю, потрясшую мир, и был вынужден бороться за свое существование.
Мне довелось стать очевидцем одной из фаз этого нового лихолетья, обрушившегося на Финляндию: в течение 1940 и 1941 годов я жил среди ведущих войну финнов: высокопоставленных деятелей и простых людей, сражающихся на фронте и борющихся в тылу, среди восхитительных женщин, поддерживавших их… Несмотря на тревожное чувство, нависшее над страной, жизнь продолжалась со своими взлетами и падениями, с мелочными проблемами и благороднейшими порывами, с рутиной повседневного выживания и шумными пьяными пирушками с целью забыться, оправдывавшимися драмой зимы 1939/40 года, поскольку там война была вовсе не странной[1].
Я жил рядом с этими людьми, наблюдал их вблизи. Не привнося в свое свидетельство никаких соображений политического толка, я хочу описать их такими, какими они предстали передо мной, передать то, что видел и узнал во время двух кампаний, которые они вели против Советского Союза в 1939–1940 и в 1941–1944 годах.
Часть первая
Зимняя война (1939–1940)
Глава 1
Отъезд
Мост Альбер-Лупп через Элорн, в глубине Брестского рейда.
Там внизу, за узким входом, медленно движется темной тенью на безоблачном небе патрульный корабль; правее, за Военно-морским училищем, расположенным на улице Катр-Помп, я различаю мачты «Ришелье»[2] и недавно вернувшихся из дальнего похода крейсеров; торговый порт забит судами; совсем рядом, в Сен-Марк, черными точками разбросаны по воде рыбацкие лодки. Стоящие здесь боевые корабли и грузовые суда уйдут в море, на их место придут другие. Все как всегда. Я хочу видеть неизменный пейзаж, отпечатавшийся за двадцать пять лет в моих глазах и в моем сердце: ла Рош-Менгам, Испанский мыс, форт Портзик и возвышающийся над водой коренастый силуэт маяка Мину. В этот ставший ярким пятном в череде серых унылых месяцев солнечный день конца бретонской осени, прекрасный и меланхоличный, 1 декабря 1939 года, я вижу только их.
Из задумчивости меня выводит голос одной из моих дочерей: «Что ты думаешь о советском нападении на Финляндию?»
Я с самого утра думаю об этом нападении, и в голове неотступно крутится: «Эта война начинается в День святого Андрея. Финляндия будет распята так же, как этот святой».
На чем основана эта мысль, на какой мистической интуиции? Не знаю; просто я это чувствую, вот и всё. Но что я могу сказать своим дочерям, которые хотят понять происходящее? Стоит ли представать в их глазах пессимистом и портить, пусть даже на мгновение, их удовольствие от возвращения в Брест, их радость от красот рейда, ясного неба, шума моря?
Здесь две мои старшие, совсем еще юные. Они приехали в Брест из Парижского региона, гордые тем, что проделали такое далекое путешествие самостоятельно. Их мать осталась дома с тремя остальными детьми, младшему из которых всего месяц. Я его еще не видел; когда он родился, крейсер, на котором я служил помощником капитана, бороздил море между Касабланкой и Ла-Маншем, преследуя немецкие суда, вышедшие из испанского порта.
Война идет уже три месяца, и мы, моряки, активно участвуем в ней буквально с первых чисел сентября. Конвои, патрулирование в любую погоду, угроза атаки со стороны подводных лодок, мины, постоянная бдительность, досмотры, рейды – я в один миг оказался перенесен в атмосферу 1918 года. Смягченные или несколько потускневшие от возраста, опыта и службы, воспоминания о «той войне» выплывают из подсознания, настолько сильное воздействие они оказали на меня в прошедшие двадцать лет. Все на флоте, на нашем прекрасном флоте 1939 года, и ветераны «той войны», и молодые, пришедшие уже после нее, офицеры и неофицеры, все мы восприняли начавшуюся новую войну очень серьезно и, оставив в прошлом мирную жизнь, отправились на нее с единственной мыслью: надо честно исполнять свой долг.
В конце ноября мой крейсер пришел в Брест на профилактику и мелкий ремонт. Эскортируемый двумя эсминцами, он дождливым вечером вошел в порт, выполнив классические маневры, ставшие рефлексом: сброс скорости перед Менгамом, обмен сигналами с Парк-о-Дюк, поворот влево, чтобы зайти в крытый док, а тем временем в торговом порту догорает сухогруз – из-за чего, нам неведомо, – и столб плотного дыма закрывает Сен-Марк и устье Элорна. Якорь брошен, машины остановлены. Капитан отправляется с рапортом к морскому префекту; я остаюсь на борту за командира. Я сойду на берег завтра…
А теперь Советский Союз напал на Финляндию. Бедная Финляндия! Меня это тревожит еще и потому, что с 1921 по 1924 год я ходил в Балтийском море, долгое время жил в прибрежных странах. Как и во всех уголках мира, в которых мне довелось побывать, я был восхищен красотами природы этого края; меня интересовали люди, поскольку, несмотря на прогресс техники, изгибы политики, вопреки механике и новой физике Эйнштейна, которая, впрочем, меня увлекла, несмотря на правила, договоры, банки и трудовое законодательство, которое никого не может оставить равнодушным, невзирая на суету повседневной жизни, мозг мой стремился в первую очередь к познанию вечных творений Создателя, среди которых человек есть самый близкий к нему и самый осязаемый элемент.
Поэтому я повсюду находил волнующие меня темы. Всюду встречал людей, которых мог называть своими братьями. Всюду убеждался, что существует общее представление о добре и зле, и жизнь могла быть менее тяжелой, если бы гордыня, невежество и плохое знание соседа, а также безумная жестокость не приводили к сметающим все с лица земли страшным катаклизмам.
Ремесло военного сделало меня жестким, служба на определенных должностях должна была бы лишить всяких иллюзий; но я не могу без
