- Я забыл это слово, - неохотно ответил он.
- Чуть не разломал карету, - проворчал кучер, щуря выцветшие глаза на землистом, обветренном лице. – А она казенная, не моя. Отвечай потом… Стучит, как бешеный. Я думал, случилось что, торопиться надо. Глаз-от у меня на спине нет, почем я знал, что они вышли?
- Придется мне перед вами извиниться, господин барон-с-горы, - господин Уивер шаркнул ногой, будто они стояли в бальной зале. – Я был неправ, когда обозвал вашего слугу. Мартышка-попрошайка куда как умней!
- Заткнитесь, - сквозь зубы велел ему Йохан. – Благодарите Бога, что он не понимает ваших речей. Иначе бы он вас зарезал.
- Этот мальчишка?
- Этот мальчишка – осман, а они известны своей кровожадностью.
- Да-да, - закивал кучер. – Чуть что, хватался за нож. Вынь да положь ему господина. Хотел убить меня, что я карету не поворачиваю. А как я ее здесь поверну на узкой дороге? Рожу ему поворот, что ли? Этакая махина, виданное ли дело! В деревне не всякой повернешь, ага.
- Ты не говорил, - возразил Диджле. – Ты говорил: надо ехать вперед, ночь скоро. Разбойники выйдут.
- Довольно, - Йохан поморщился. – Разбойников повесили не так давно. Они, конечно, как грибы плодятся, но пока дорога чиста. Надо ехать. К утру должны добраться.
Господин Уивер пристально на него посмотрел, будто увидел в Йохане что-то новое, но промолчал. Он залез в карету, громко и с чувством поминая ту горсточку земляники, что послужила им обедом, и зашуршал оттуда бумагой. Невыносимо запахло жареной курицей, и Йохан, как джинн из сказок Аравии, послушный приказу хозяина лампы, не смог сопротивляться этому прекраснейшему из запахов.
Остаток пути прошел мирно и тихо. Господин Уивер вытянул длинные ноги и почти сразу же задремал, привалившись к стенке кареты. Его тихий храп мешался с легким дыханием спящего османа, мерным тиканьем часов в кармане у Йохана, скрипом кареты и ровным стуком копыт по дороге. Лисице не спалось, хоть он и устал; и он бездумно глядел на мелькающие в свете фонаря, висевшего у плеча кучера, мокрые ветви кустов. Изредка оттуда вспархивала серая ночная бабочка, чтобы бесплодно скользнуть по стеклу окошка и исчезнуть в темноте. Вдалеке на пустоши, спускавшейся к реке, тревожно кричал козодой. Невольно казалось, что окружающий мир с приходом ночи исчез, и неясно было, суждено ли ему появиться вновь.
Глава 18
По приезду в город назойливый господин Уивер увязался за ними, пояснив, что приезжим лучше держаться вместе. Диджле здорово раздосадовался, но промолчал; зато Йохан заметил, что если бы он хотел держаться вместе с господином Уивером, то нанял бы его своим личным доктором. Англичанин нисколько не смутился и в ответ на это рассказал, что именно так он и приехал в Европу, нанявшись пользовать герцогского сына, который предпринял большое путешествие в Рим. Как выяснилось, в Вене они не поладили из-за одной миленькой модисточки, которая предпочла герцогскому титулу и богатству симпатичного и веселого доктора, и, по обоюдному согласию, хозяин дал ему расчет и велел больше не показываться ему на глаза. На это Йохан ответил, что он прекрасно понимает сына герцога и, если господин Уивер вдобавок непрерывно шутил, то лично он бы дал ему расчет куда как раньше и приплатил бы сверх того, чтобы не видеть его больше. Уивер, как ни странно, не оскорбился, посоветовал относиться к жизни проще и, в конце концов, снял комнату рядом с Йоханом в той же «Львиной голове», где останавливались люди богатые и знатные.
Слух о новых приезжих распространился быстро, и в первый же день Йохану принесли несколько приглашений заглянуть в гости к сильным мира сего: от капитана местного гарнизона, от господ фон Бокков и от казначея. Разумеется, отказываться он не стал ни от одного из них и велел передать, что очень польщен и непременно заглянет к знатным господам. Диджле немедленно разволновался, что его узнают у фон Бокков, но Йохан успокоил его тем, что вовсе не собирается звать его по привычному господам имени.
Городской казначей оказался желчным и язвительным человеком, старательно пудрившим желтизну своей морщинистой кожи, отчего казался похож на старый, потрескавшийся пергамент. Жена была ему под стать: высохшая и неразговорчивая старуха в темных одеждах, которая не пустила Диджле даже на кухню, опасаясь его османского происхождения. Оба они были скуповаты, и, отведав салата из пожухших листьев и жесткой оленины, Йохан благоразумно отодвинул тарелку, чем заслужил одобрение хозяев. Разговор за столом вертелся вокруг денег и о том, как стало тяжело жить; однако обстановка в доме была отнюдь не бедная, и Йохан взял себе на заметку разузнать о казначее и его делах побольше.
Обед у капитана тоже прошел достаточно приватно, если не считать секретаря, который каждые полчаса являлся со срочными донесениями, указами и новостями: то надо было подписать, это просмотреть, распорядиться и вынести вердикт. Про себя Йохан пожалел капитана: дела не отпускали его ни на минуту; впрочем, и выглядел тот очень серьезно и умно, похоже, был из тех людей, кто подходит к делу настолько ответственно, что начинает им жить. Держался он, как человек, привыкший к жизни в столице, и это было странно – кто по своей воле поедет служить в такую глушь? То, что капитан мог бы с легкостью получить иное место, Йохан не сомневался, как не сомневался и в том, что весь этот обед был не столько обедом, сколько скрытым допросом – где он был и кто такой. У дверей дома Йохан неожиданно столкнулся с тем венгром, который отправил его в горы на погибель, и не смог отказать себе в мелком удовольствии сделать вид, что
