заплетаться язык, но даже хмель не позволял ему спуститься с пьедестала. Я изо всех сил старался удержать ускользающее сознание, как будто со стороны наблюдая за тремя бестолково пьянеющими мужиками. Потом, уже поздно ночью, мы с Петровичем брели домой, где наши жены отпаивали и укладывали нас. Завтра в восемь нужно быть на работе, и никаких послаблений! А Самарин оставался. Опять один. На заводе он появлялся поздно, с кругами под глазами, Надя несла ему минеральную воду, закрывала дверь и переключала телефоны. Сегодня директор никого не принимает. «Это из Москвы? Нет, Станислава Ивановича нет. Давайте я Вас соединю с главным инженером. Когда будет? Не могу сказать. Ну, позвоните завтра».
Самарин нанес мне удар ниже пояса. На заводе произошел нелепый и трагический несчастный случай. Ночью в цехе отгрузки грузовик, сдавая задом, задавил пожилую уборщицу. При расследовании оказалось, что пострадавшая была глухой, то есть ее вообще нельзя было принимать на работу. Смерть человека на производстве — это всегда трагедия и всегда — опосредованная вина главного инженера. Не доглядели, не оградили, не предусмотрели… Что-то не в порядке с документацией… Хотя бумаги оказались в порядке, но… Поздно вечером мне позвонил Вадим Добрынин. Вадим время от времени входил в орбиту нашей бедовой и развеселой заводской компании, но был умнее нас, и поэтому работал инструктором горкома партии. Самарин направил докладную записку в горком, сигнализировал, что этот несчастный случай — не случайность, что главный инженер развалил работу по охране здоровья и жизни рабочих на заводе. Готовилось решение бюро горкома с выводами: до исключения из партии и рекомендации в Москву — отстранить…
— Спасибо, Вадим. Скажи, пожалуйста, что мне делать?
— Идите на прием к первому секретарю Стаховскому и откровенно и честно расскажите ему все. Он достойный человек и знает, что за фрукт ваш Самарин.
Евстафий Константинович принял меня наедине, внимательно выслушал, задал несколько умных вопросов, а потом сказал: «Идите и работайте, только будьте осмотрительнее, старайтесь, чтобы не гибли у вас на заводе люди». Бюро горкома по мне не проводилось.
Меня вызвал в Москву начальник Объединения Смирнов. Да-да, тот самый, что заставлял меня ломать стену на Джамбулском заводе.
— Я подробно знаю про ваши с Самариным отношения. Когда такое происходит, одному нужно уходить. Завод на подъеме, директор в почете, и уходить тебе. — И сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться.
Когда пришла перестройка, директоров стали выбирать коллективом, как во времена оны запорожцы выбирали атаманов или как в семнадцатом году выбирали командиров. Совершенно разрушительная гримаса нашей новой демократии, слава богу, скоро закончившаяся. Самарина единодушно провалили на директорство. Судьба жестоко распорядилась им. Его сын трагически погиб в автомобильной аварии во время собственной свадьбы. Жена, долготерпеливая и достойная женщина, ушла от Самарина, а после крушения его директорской карьеры ушла и любовница.
Станислав Иванович Самарин по-прежнему живет в Молодечно, один в своей старой квартире, живет на белорусскую пенсию, и мне говорили, что бедствует. Мне его по-человечески жаль.
АНАТОЛИЙ МИТРОФАЕОВИЧ ВОРОНИН
1986 год. Меня давно занимала мысль: как отваживаются идти на директорство люди, совершенно не знакомые с производством, ничего не понимающие в металлоконструкциях? Я бы не решился на такое. А потом я понял: главным достоинством директора в брежневские времена стало умение быть послушным и безропотным перед начальством, быть для начальства своим человеком. Интересы завода, интересы работников? Да это дело десятое! Умей достойно встречать и провожать начальство, угождать ему — и тебе простится все.
Старинный русский город Вятка до сих пор почему-то называется Кировом. Сергей Миронович Костриков родился и жил в городке Уржуме, и в Вятке никогда не был. В годы перестройки отцы города захотели вернуть городу его исконное название, но вятичи (а жители города — вятичи, а не кировцы, кировцы — это тракторы) сказали, что они гордятся гордым именем своего гордого города и на референдуме сказали решительное нет.
С высокого городского берега открывается вид на широкую, величественную реку Вятку. Слава богу, переименовывать ее никому не пришло в голову. Зима приходит сюда в октябре, засыпает город и окрестные леса двухметровым снежным одеялом (раздолье для любителей лыж, и для меня тоже!), сковывает Вятку тридцатиградусными морозами и уступает весне только в конце апреля. Лето на вятской земле короткое, всего-то два месяца, но в июне и июле солнце заходит за горизонт всего на час, и бурно растет всё зеленое — трава, ели и, конечно, знаменитые местные огурцы. Словом, всё здесь совсем не похоже на южный Каратау, откуда приехал директорствовать на завод металлоконструкций Анатолий Митрофанович Воронин.
Почему, из каких соображений в этом городе, на отшибе от советской тяжелой промышленности, был построен новый огромный завод? Ни в самом Кирове, ни в Кировской области не было и никогда не будет великих строек. Здесь никогда не было предприятий металлообработки. Так или иначе, гигант построили, и началась его трудная, тягостная жизнь. Ни опыта, ни кадров. Первый директор Игорь Топалов получил здесь два инфаркта. Главный инженер и кандидат в директора Соловьев тронулся умом. Вот такой вот вредоносный был завод. Местные с опаской обходили чудо-завод стороной, а сторонние, узнав, что даже Топалов не справился, говорили категорическое нет. И тогда Александр Николаевич Смирнов (да-да, тот самый, из Казахстана) назначил директором своего человека — директора небольшого железобетонного завода в казахстанском Каратау Воронина. Воронин знал и умел, как принять руководство! Я совершенно не обладаю такими способностями и всегда остро завидовал этому умению всех моих директоров. Воронин в первый же месяц разругался вдрызг с Валерой Поповым, главным инженером после Соловьева, и подмахнул ему заявление — катись на все четыре, раз ты такой умный, без тебя справимся! Тогда Митрофаныч и пригласил меня: мы оба казахстанцы, мы оба из гнезда Смирнова, нам с тобой нечего делить, помоги мне, как казахстанец казахстанцу! Квартиру я тебе сделаю в три-четыре месяца, четырехкомнатную, в том доме, что я сам живу, там вводят последнюю секцию, вот-вот сдадут. Ты же мой завод знаешь? Давай, по рукам!
Митрофаныч, с солидным конусовидным брюшком, торчащим вперед и немного вбок, эффектно смотрелся в обширном директорском кабинете. Я предложил Воронину такой вариант совместной работы: он не лезет в заводские дела, по крайней мере, первые четыре месяца, а там посмотрим, и ограждает меня от всех внешних — московских, партийных и прочих. Митрофаныч обрадовался и крепко пожал мне руку.
— Так я доложу Смирнову, что мы с тобой поладили? Ну, Бог тебе в помощь. Только вот
