чистыми.
Была не чиста совесть у нас с Юрой. Нужно было что-то делать. Растрата металла была уголовным преступлением, но наш директор был слишком упоен успехами. На очередном совещании он произнес пламенную речь о необходимости бережно относиться к металлу. Ведь это Государственная собственность! Нужно усилить контроль в цехах и отделах, не допускать и строго наказывать!
Гром грянул в начале января. При подведении баланса за истекший год расчетная недостача металла составила тысяча двести тонн. Самарин помертвел, и началась суматоха. Составлялись акты о внезапных поломках стана, в результате которых произошел неисправимый брак, списать на себестоимость. Удалось снизить недостачу на двести тонн, оставалась еще тысяча…
— Вы должны составить расчет! — вызвал Самарин к себе на ковер меня и Юру Бабаева.
— Станислав Иванович! Вот он расчет: остаток на первое января — получено за год — выпущено продукции — норма отходов — остаток на начало нового года, плюс-минус изменение незавершенного производства, итого — минус тысяча!
— У нас же есть утвержденная норма отходов на стан, увеличенная норма, вы ее не учли.
— Если бы мы ее не учли, недостача была бы больше.
— Значит, нужно делать расчет! Ну, придумайте там что-нибудь. На следующей неделе к нам приезжает комплексная ревизия из Москвы. Думайте, не спите ночами, но расчет вы должны представить!
Это «вы должны составить расчет» Самарин твердил как заклинание всю неделю, пока работала ревизионная комиссия. Ночами мне снились ряды цифр, сворачивающихся в ленты, ускользающие из рук, и я просыпался в холодном поту.
Наступила суббота, последний день работы московской комиссии, они сидели в директорском кабинете, подводили итоги, и только баланс металла оставался не представленным. «Вы подождите, — уговаривал москвичей наш директор. — Сейчас мы представим, уже заканчиваем, это большая работа, но сегодня мы обязательно дадим этот расчет…»
Я сидел у себя в кабинете напротив директорского с наказом «сделать расчет во что бы то ни стало, ничем не занимайтесь, только это». Юра метался взад и вперед между кабинетами через приемную:
— Эдуард Иосифович, Самарин меня задолбал. Шипит, как змея.
Подай ему расчет! Ну, что можно придумать?
— Юра, ты же прекрасно сам знаешь, что думать здесь нечего. Расчет сделан, всё очевидно. — И Юра исчезал.
Я ходил по кабинету, с тоской смотрел в окно на заснеженные деревья. Ну, действительно, всё же очевидно. Металл вошел на завод, а вышел в виде готовой продукции плюс сданный металлолом, плюс-минус остатки на складе, плюс-минус незавершенное производство. Результат — минус тысяча тонн. Металл вошел, прошел через стан, ушел на изготовление… Стоп! Тут мне пришла в голову мысль… Лихие мысли иногда приходят мне в голову. Недаром я был лучшим учеником в школе. А мысль была такая — у нас на заводе два, нет, даже три производства, в нашей сложной производственной системе никто, кроме нас, не разбирается. А если металл сделает не один, а два производственных витка… Я схватился за калькулятор… Есть! Точнее, нет недостачи! Юра снова сунулся ко мне: «Все, п…ц, они закругляются».
— Ну-ка, Юрий Николаевич, взгляни сюда.
Юра прочел один раз, еще один раз.
— Ничего не понимаю. Ага! Понял! Ну ты, Эдуард Иосифович, и придумал! Ты просто гений!
— Юра, это же липа! Для знающего человека…
— Так то для знающего! Эти москвичи в этом твоем расчете не разберутся нипочем. Давай печатать, — он снова просмотрел мои каракули. — Ха-ха-ха! Нипочем не разберутся. Точно!
— Слушай, Юра, мы же вытаскиваем за уши Самарина, ты же это понимаешь?
— Эдуард Иосифович! Мы вытаскиваем из грязи завод! Самарины приходят и уходят…
«Самарины не уходят, — подумал я. — Ну, если им не помочь в этом». Секретарша Надя быстренько отпечатала мой расчет, внизу была подпись «Главный конструктор Ю. Бабаев», сверху — «Утверждаю. С. Самарин». С Юрой мы решили, что никто, включая Самарина, и никогда не должен узнать о нашем поступке.
Я оделся и выскользнул из приемной, Наде показал палец к губам: молчи, меня нет. Я долго шел через весь город, одевшийся в колдовской зимний наряд, смотрел на свечи тополей, поднимающих к небу вершины, ослепительно, до рези в глазах, искрящиеся дробным фейерверком мельчайших разноцветных огней, на тяжелые лапы спящих елей и прокручивал снова и снова: я сделал подлог, я сейчас спас от правосудия Самарина.
С тех пор прошло больше тридцати лет. Уже давно нет Юры Бабаева, он умер безвременно, прямо на заводе. Уже давно нет советского правосудия. Пора бы и мне успокоиться. Чего это я вытаскиваю на свет Божий эту старую историю? Почему меня до сих пор гложет совесть?
* * *
Когда я переступил невидимую черту? Может быть, я неосмотрительно, сгоряча, брякнул что-то нехорошее про Самарина, а его соглядатаи донесли? Может быть, он посчитал, что я слишком много знаю о его темных делах? Может быть, Самарин решил, что наступила моя очередь выстраиваться у его правого бедра? А может быть, инстинктом одинокого волка он почувствовал смутную угрозу, исходящую от меня.
Воспитательные беседы со мной стали повторяться с изнуряющей частотой. Самарин вел подробный письменный учет всех моих действительных и мнимых промахов и устраивал длительные допросы по этим поводам. Я терял терпение, начинал орать, что не обязан докладывать ему по каждому поводу, словом, не желал выстраиваться у бедра. Началась позиционная холодная война, в которой я, конечно, был обречен. По сигналам директора из Москвы стали приезжать комиссии по проверке инженерной деятельности. Я делал ответный ход, поручал работу с комиссией Начальнику Технического Отдела тов. Малец В. Н. Комиссии уезжали с завода с хорошими директорскими подарками и впечатлениями.
Иногда на Самарина находило некое томление духа. В конце дня он вызывал к себе нас с Гончуковым: «Надо поговорить по душам. И, так сказать, расслабиться. Поехали!» — «У меня там дела не закончены, — слабо защищался Владимир Петрович. — И кабинет не заперт». — «А х… с ними, с делами! Некогда. Машина ждет. Все, поехали!»
Он вез нас в гостиницу для высоких гостей, была такая в распоряжении директора, — в большую четырехкомнатную квартиру в жилом доме на первом этаже, заставленную импозантной, громоздкой мебелью. Там бесшумные женщины быстро накрывали стол. Разговора по душам не получалось. Был монолог. Казалось, Самарин искал простого товарищеского, мужского общения, пытался пробить стену, которую сам же воздвиг вокруг себя. И не мог, не умел преодолеть своего барского высокомерия. Оставался там, за этой стеной, одинокий и метущийся. Он накачивался водкой, зорко следя, чтобы никто из нас не увильнул. «Э, так нельзя, пьем до конца! Мы же здесь товарищи!» Становился развязнее, у него начинал
