ждала уже. Да, только ненадолго совсем. Хорошо ты его разукрасил, Петя, так ему и надо, — поощрительно хмыкнула женщина, проведя демонстративно рукой по своей левой щеке.
— Ты бы на его спину поглядела, как его Миша твой разукрасил, — покосившись на Петра, вставила Марина свои пять копеек.
Молчавший до сей поры, Палыч, наконец, тоже подал голос:
— А, чего он хотел-то, когда вернулся к тебе?
— Ко мне он не возвращался, он в дом свой вернулся. У него одно дело здесь и оставалось, наследство найти. А на меня и глядеть-то не захотел. Всё сокрушался, что из Петра ничего не выбил, хоть и рядом был. Хоть убей, скотина бессловесная всё равно ничего не скажет. Да, были тут у него парочка знакомых любителей лёгких денег, пока в Москве гостил, видно пообещал им награду, если найдут то, не знаю, что. Вот они у лесничего и учинили разгром и к Вам, Матрёна Васильевна, наведались, а толку-то что? У Гаврилыча про избушку Савинскую спрашивали, так он не сказал. Сами пошли на поиски, да так и сгинули, никто не знает, живы ли… Наверное, нет.
— Где он сейчас? — спросил Пётр.
— Не знаю, вот уж месяц, как ушёл по делам и пропал, — недоумённо развела руками Полина, поиски я не объявляла, мало ли, куда подался. Он теперь передо мной не отчитывается.
— А, сюда ты зачем заявилась? — подступила Марина к главному, что её волновало…
— Рожать мне скоро, а в роддом ехать боюсь, не знаю, кто там у меня сидит, — с опаской потрогала женщина свой огромный живот, — Матрёну Васильевну приехала просить роды принять, она-то не выдаст. Правда же? — уже обратилась к бабке Матрёне.
«По крайней мере, о своих матримониальных планах в отношении Петра помалкивает», — отметила про себя Марина.
— М-да, занятно тут у вас, — протянул задумчиво Палыч.
— Одно могу добавить, если Полина до сих пор носит младенца, то медведь жив, — ни к кому не обращаясь, сказала Матрёна…
В этот момент в сенях послышался энергичный топот отряхиваемых валенок, и в избу с клубами морозного пара влетела Верка, сжимая в руках вязаную разноцветную шапку с огромным помпоном. Словно яркий огненный факел, её рыжая голова клубилась мелкими непослушными кудрями, буквально магнитом, притягивая взгляды всех:
— Всем, здасьте! — и, взвизгнув от восторга, кинулась к Марине, раскинув для объятий руки:
— Маришка, привет! Дедуля сказал, что ты приехала! Как я по тебе соскучилась, подруга! — и зацеловала, закружила ошеломлённую таким напором Марину, в своём весёлом беззаботном танце:
— Ты, как?
— Да, нормально, вроде…
— А, ты, как?
— А, я — лучше всех!
— Давай к столу!
— Неа, я поздороваться прибежала, спешу!
— Далеко ли?
— А, побежали с горок кататься! Я туда! Сегодня все там!
— Я не одна!
— Всех бери!
— Так ведь ночь? Уже, темно!
— Это самое подходящее время! Знаешь, как круто мчаться в темноту?
Уууух!
— Не страшно?
— Страшно, конечно! А, зачем же ещё кататься-то? — радостно удивилась Верка. Остальные, молча, заворожённо наблюдали весь этот фейерверк беззаботности и счастья.
— Вот стрекоза! — отмерла Матрёна, — Маришка, и правда, чего вам с нами сидеть, забирай Петрушу и айда на горку! Была б я чуть помоложе, сама бы побежала.
А Верка уже кричала из сеней:
— Маришка, штаны надевай потолще, а если санок нет, не беда, возьми у бабуси корыто, на нём ещё страшней будет!
— Девка — огонь, — восхищённо промолвил Палыч, — пойду и я, хоть на молодых погляжу, да за них порадуюсь!..
Глава 50
Полине тоже очень хотелось побежать со всеми на горку. Шальное предновогоднее веселье, звало окунуться её, как и других в счастливую беззаботную юность. Но, понимая своё важное положение, она лишь гордо поглаживала круглый необъятный живот, да с завистью поглядывала на Марину. Ещё, когда она только приехала к бабке Матрёне и увидела Петра, то никак не могла поверить, что это не её непутёвый муж. Она была твёрдо уверена, что Михаил её разыгрывает, как и всех здесь присутствующих. Но, чем дольше она его наблюдала, чем больше видела, как он себя ведёт, о чём говорит, как, наконец, сходит с ума по своей Маришке, тем больше понимала, что это не Миша и претендовать ей здесь не на что. Но самым веским аргументом было отсутствие свежего длинного рубца на левой щеке. Что, однако, не мешало женщине сгорать от ревности и зависти к счастливой, как ей казалось, конкурентке…
За деревней, ближе к лесу, там, где река делала изгиб, опускаясь в овраг, кипела жизнь. Там и правда природная возвышенность образовывала гору, а спуск с неё шёл прямо в реку. Лёд встал ещё в ноябре и уже давно был толстым, так, что народ смело ходил туда-сюда и катался тоже. Саночная трасса была подсвечена масляными факелами на высоких шестах, воткнутых в снег по обе стороны.
Издалека гора напоминала оживлённый муравейник, по которому ползали неутомимые насекомые. Вблизи всё оказалось очень весело: и стар, и мал, кто на чём, с криками и визгами неслись под гору, взметая клубы снега. Верка уже была там. Марина и Пётр по её совету взяли у бабки Матрёны железное корыто и, продев в него верёвку, тянули за собой, вернее, тянул Пётр, а Марина устроилась в корыте. Рядом с ним шёл Палыч, они перекидывались малозначащими фразами, приближаясь к месту веселья…
Достигнув вершины, они оказались в эпицентре сумасшедшего разгуляя, когда дождались своей очереди, Пётр устроился позади Марины, выставив свои длинные не умещающиеся в корыто ноги вперёд, и они помчались вниз. Вот это был драйв: Марина не могла сдержать сумасшедшего восторга, он вырывался из её лёгких громким визгом! Снег мелким ледяным порошком летел ей навстречу, засыпая и обжигая лицо, ветер свистел в ушах, корыто набирало скорость, а сзади её крепко обнимал любимый мужчина. Вот так и выглядит счастье, подумалось ей, когда они приземлились в мягком сугробе, домчавшись по льду до противоположного берега.
— Ээээй! Поберегись, посторонись! — кричали сверху.
— С приездом! — приветствовали внизу.
— Ну, как? Страшно? — спрашивала, обтирая лицо от снега, возбуждённая Верка, уже похожая на снеговика и, поджидавшая их под горой.
— Здооорово! — только и смогла прокричать восторженная Марина. Пётр смеялся, как мальчишка, отряхивая снег с волос, его глаза светились безмятежным счастьем, а куда улетела шапка, ещё надо было поискать…
В детстве Марина, как и все дети, часто каталась с горок зимой, но это были обычные искусственные детские горки в московских дворах. Лет в семь — восемь они уже перестают впечатлять, уж не говоря о более старшем возрасте.
