Мы выгрузили раненых в четыре утра, но парень остался с нами. Он не был ранен, по крайней мере физически. Райкер решил, что его нужно отвести в штаб-палатку. Пока мы шли туда, парень плелся сзади и нес какую-то околесицу.
В то время как мы сдавали бортовой журнал и докладывали о выполнении задачи сержанту Бэйли, парень стоял в сторонке, мямлил что-то себе под нос и дико оглядывался по сторонам. Мы и не пытались остановить его. Бэйли сообщил нам, что он не должен был улетать с нами; ему следовало остаться в джунглях. Бэйли решил не сообщать о нем подразделению; вместо этого он связался с палаточным госпиталем. Пока мы с Райкером брели прочь в поисках палаток, голос парня постепенно затихал вдали.
Кто-то поднял меня в шесть и сообщил, что надо вылетать. Я помню только, как я зашел на заплетающихся ногах в палатку и сказал:
– Я не могу лететь сейчас. Я слишком много летал.
Простая констатация факта. Я повернулся и поплелся обратно. Услышал чей-то голос:
– Он не может лететь. Они с Райкером вернулись всего два часа назад.
Так приятно было скользнуть обратно в постель. Надувной матрас сдулся, но было наплевать. Находясь в полусонном состоянии, я понимал, что всем остальным пора работать, а мне можно отдыхать.
Через три часа меня все равно заставили подняться. Не армейские дела. Это был Бог. Он хотел, чтобы я просыпался. Его метод был прост до безобразия. Превратить эту несчастную палатку в печь и заставить меня выскочить наружу. Я почувствовал, что сейчас сгорю, поэтому скатился со своего сдутого матраса и уткнулся лицом в прохладную землю. Мои веки распухли и не открывались, я был весь в поту. Холодная земля была так себе лекарством. Как минимум она была ужасна на вкус. Довольно! Я потянулся к своей летной сумкой за чистыми вещами. Сумка стояла в темной палатке последние три дня и воняла, как корзина с грязным бельем. Я выудил комплект чистой формы, от которой исходил душок, и оделся, лежа на спине. Ботинки. Я нащупал их руками возле брезентовой стенки. Я обратил внимание, что палатка была разработана таким образом, что могла удерживать влагу внутри; моя рука стала липкой, пока я искал сапоги. Я снова попытался разлепить веки, но солнце так ярко светило через ткань, что это было невыносимо. Не открывая глаз, я машинально зашнуровал ботинки и пулей вылетел наружу. Я шатался вокруг, как монстр Франкенштейна. Поймав ногой палаточную растяжку, я упал и был вынужден открыть глаза.
Сквозь распухшие веки мне открылся размытый вид лагеря, но этого было достаточно, чтобы понять, в какой стороне сортир. Думаю, я нашел бы его и с закрытыми глазами, по запаху, но мне не хотелось провалиться.
Сортиры в «Индюшачьей ферме» представляли собой длинные каркасные скамейки, поставленные на манер ступеней с четырьмя сидячими местами, которые располагались над соответствующим количеством распиленных бочек. Сортиры в Кавалерии были хороши тем, что их не превращали в интимный уголок. В том смысле, что настоящие мужики могут сесть посередине оживленного лагеря и посрать. Никто не будет наблюдать за тем, как ты вытираешь задницу.
Я взял чашку кофе и поплелся под навес, который наши парни соорудили на скорую руку, пока мы с Райкером летали. Они назвали его «шапито». По сути это был огромный кусок брезента, растянутый на двух толстых двадцатифутовых шестах. По сравнению с палаткой, из которой я только что выбрался, здесь было прохладно и свежо.
Постепенно превращаясь из зомби в человека, я начал вспоминать события последних дней. Мы с Райкером налетали одиннадцать часов вчера, десять часов позавчера и двадцать часов в самый первый день! Многовато часов в вертолете. Неудивительно, что мне было так паршиво. Новый мировой рекорд. Это уж точно. Может быть, мне дадут героя и отправят домой?
Когда мои мысли немного прояснились, я понял, что у меня выходной, и я могу отправиться в город.
Я зашел в штабную палатку, чтобы получить увольнение. Ни капитана Оуэнса, ни мистера Уайта не было внутри.
– Что, Оуэнс и Уайт летают? – спросил я сержанта Бэйли шутки ради.
Он всегда торчал в палатке, поскольку делал почти всю работу за других.
– Нет, сэр, они в лагере советников.
Бэйли раньше был полковником. Он не успел дорасти до бригадного генерала и попал под сокращение штатов (таким образом армия контролировала численность офицеров резерва). Он решил остаться в армии в качестве военнослужащего без офицерского звания. У него была особенность обращаться к уорентам «сэр».
– Они ночуют в лагере советников? – спросил я.
– Да, сэр. Прошлой ночью они были на ногах. До четырех утра.
– Я не видел их, когда мы вернулись.
– Они были на своих местах по боевому дежурству, – Бэйли и сам не очень в это верил.
Это было мое первое утро в «Индюшачьей ферме». Я заинтересовался проделками мерзких Близнецов Боббси, потому что они меня жутко бесили. Я хотел, чтобы они летали вместе с остальными. Усталость и утренние расстройства начали вгонять меня в депрессию.
Райкеру хватило ума выспаться как следует: перед рассветом он успел вскочить и переместиться в пустую койку одного из высокопоставленных офицеров, который отбыл на утреннюю задачу. Я случайно наткнулся на него в столовой. Мы с ним решили отправиться в город.
До города по пыльной деревенской дороге мы протряслись на грузовике.
Стены лачуг, сделанные словно из пивных банок, тянулись по обеим сторонам дороги на подъезде к Плейку, прямо как в Ан Кхе. Эти одноразовые халупы будут попадаться мне на окраинах всех городов и деревень, которые я увижу за время путешествия по Вьетнаму.
Мы выпрыгнули из грузовика рядом с центром города, и нам с Леном стало ясно, что мы были единственными американцами вокруг. Мы разошлись по времени с обычной вечерней толпой.
На немощеной полоске красной земли между главной улицей и тротуаром мужчины делали обувь из выброшенных покрышек, а женщины продавали готовые изделия. Женщины-монтаньярки терпеливо сидели возле своих корзин, пока их мужчины делали покупки.
Мы шли по узкому тротуару, удивленно глазели по сторонам и улыбались всем подряд, а нам улыбались в ответ. Но даже сквозь улыбки проступал страх. Я подумал, что наши французские, японские и бог его знает какие еще предшественники получали схожие впечатления от Плейку. Надо полагать, улыбки жителей были средством самозащиты. В общем-то, как и наши. Мы не видели особой разницы между людьми, которые крутились вокруг нас сейчас, и людьми, которые каждый день пытались нас убить. Мысль о том, что это были одни и те же люди, была далеко не параноидальной.
Опасливые улыбки прохожих заставили нас покинуть улицу и обратиться к профессионально-уверенным улыбкам владельцев ресторанов, лавочников и барных шлюх. От убедительности улыбок зависел их заработок.
Мы зашли в темный прохладный бар-ресторан и заказали по стейку с пивом. Я всегда заказывал стриплойн, так азиатский буйвол казался более приемлемым на вкус. Нам принесли две тонкие полоски пережаренного мяса, картошку фри и поджаренные хлебцы с консервированным сливочным маслом из Австралии. Это было угощение для королей, для двух пилотов вертолета, которые только что закончили трехдневный летный марафон. Мы были единственными людьми в баре, заказавшими еду. За исключением трех или четырех солдат Южного Вьетнама, которые выпивали за стойкой, мы были единственными мужчинами.
