убедиться, что все в порядке, — предлагает Миша спустя пару минут.
Мне жалко и страшно его отпускать, но нахожу в себе силы чтобы отстраниться и кивнуть. Краев медленно проводит пальцем по моей щеке, стирая соленую каплю и выскакивает из машины так, будто за ним черти гонятся.
Мне снова холодно, и чтобы согреться я плотнее прижимаю к себе драгоценный кулек, мысленно благодаря небеса за то, что его отец был рядом.
Глава 20
После случая с Максимом у меня внутри что-то перевернулось. Я была в смятении. Смесь ноющей боли и ожидания непонятно чего мешала дышать, настойчиво терзая меня изнутри.
Можно ли простить? Все чаще этот вопрос посещал мои мысли. Можно ли забыть предательство и дать человеку еще один шанс? Что правильнее — обрубить все нити, или признать, что жизнь сложнее, чем кажется, и попытаться ее принять.
Я не знала. И тот и другой вариант меня убивал, выкручивая нервы по максимуму. Как простить, когда своими глазами видела? И как отвернуться окончательно, если сердце болит от одной мысли, что больше не увижу.
Я снова привыкла к тому, что Краев рядом, приросла, и порой ловила себя на том, что жду, когда он придет. Возможно, это из-за того, что я постоянно была дома, и вся моя жизнь крутилась вокруг ребенка, и когда станет полегче и посвободнее — дурман пропадет. Выйду на работу, буду общаться с людьми, встречу «того самого».
Безжалостный внутренний голос нашептывал, что уже встретила. Что Краев и есть тот самый. Тот, кого полюбила до беспамятства, тот кто причинил дикую боль и тот, кто теперь рядом изо дня в день, пытаясь доказать свою преданность и добиться моего прощения.
Я запуталась. Границы между нами все больше размывались, и я тонула в своих противоречивых ощущениях. Быть жестокой стервой не так уж и просто, когда подмечаешь детали, видишь, как человек старается, молча, ничего не требуя взамен.
Миша не изводил меня разговорами, охапками цветов и слезливыми серенадами под окном. Он прекрасно меня знал и понимал, что вся эта дребедень и красивые, наполненные пафосных обещаний слова бесполезны. Он просто помогал изо дня в день незаметно проникая все глубже, становился незаменимым и нужным. Он никогда не рычал «р-р-р, моя, не отпущу», не лапал мои коленки алчными взорами и не пытался зажать, прикоснуться и добиться состояния предающего тела. Знал, что после такого станет еще хуже, и я не та девушка, которую можно поймать на крючок вожделения.
В общем, он планомерно шел по пути исправления, а я металась. Все чаще и чаще думала, а что, если попробовать? Оставить всю грязь в прошлом и дать шанс. Нам обоим. И позволить сыну жить в нормальной семье, где родители живут вместе и любят его…и друг друга.
В какой-то момент мне стало не по себе. Неужели я хочу снова быть с Краевым только ради ребенка? Но прислушавшись к себе, к тому, как томительно сжималось сердце, когда он приходит, я понимала, что это не так. Дело не в ребенке. Дело в нас.
Так и приходилось жить на грани. Сваливаясь то в одну крайность, то в другую и не зная, как жить дальше с таким противоречием внутри. Сложно, больно и страшно сделать неправильный выбор.
В среду утром я смогла вырваться из дома. Мама взяла отгул на работе и отпустила меня по делам, пообещав пару часов посидеть с Артемом, пока я отвожу документы в администрацию и подтверждаю очередь в детский сад.
Мне было назначено к десяти, и к огромному моему удовлетворению и, что уж скрывать, удивлению, никаких задержек не возникло. Меня приняли минута в минуту, сделали ксерокопию документов, подсунули на подпись пару заявлений и отпустили.
И вот я свободная стою на крыльце и не знаю, что делать. То ли бежать домой, то позволить себе немного отвлечься от домашних хлопот, материнства и просто прогуляться.
Я звоню маме:
— Гуляй, — без колебаний отвечает она, — мы и без тебя справимся.
— Спасибо.
Очень странное ощущение. Я впервые с рождения сына оказалась одна, и мне не надо никуда спешить. Внутри разлад. Одна часть меня радуется этой передышке и жадно вдыхает ветер свободы, а вторая мечется в истерике. Как же так?! Кровиночка там один. Голодный, холодный, недолюбленный. Лежит кроха в кроватке, совсем никому не нужный, пока непутевая мамаша еле булками ворочает. Надо бежать домой!
Ускоряюсь.
Через десяток метров торможу. Да не один он там, а с бабушкой! Она как орлица над ним. И покормит, и помоет, и затискает.
Выдыхаю.
Ругаю себя за то, что совсем одичала и силой воли заставляю расслабиться.
Час. Всего лишь час на себя, и я снова стану примерной мамой.
И чтобы совсем уж насладиться вкусом свободы, я заруливаю в небольшую кафешку, неподалеку от администрации. Жадно облизываю взглядом пирожные и, с трудом проглотив слюну, отворачиваюсь. Мне пока нельзя шоколад и всякие экзотические вкусняшки, потому что у Артема сразу вылезет аллергия. Просто беру большую кружку зеленого чая и иду за столик возле окна.
Неторопливо пью, смотрю на прохожих, спешащих по своим делам, мечтаю не пойми о чем. Мне на удивление хорошо и спокойно… Ровно до той секунды, когда в девушке, проходящей мимо моего окна, узнаю Тимофееву.
Простоволосая, в обтягивающих кожаных брюках, сапогах на высокой шпильке и коротенькой бежевой дубленке. Красивая, яркая, порочная.
Я смотрю на нее и забываю, что надо дышать, а она будто чувствует. Оборачивается в мою сторону, сквозь стекло цепляет кошачьим взглядом. В нем сначала проскакивает недоумение, потом узнавание, затем — усмешка коварной стервы.
Спустя миг дверь распахивается, Люба заходит в кафе и прямой наводкой направляется ко мне.
***
— И кто же это тут сидит? — голос сладкий, такой будто она безумно рада видеть меня, свою самую лучшую и самую любимую подругу.
Сука.
Она берется за спинку стула и пытается его отодвинуть, но я прижимаю ножку, не позволяя сделать этого. Дергает пару раз, прежде чем до нее доходит в чем дело. Наштукатуренная морда морщится, вмиг растеряв всю свою доброжелательность.
— Подумаешь, — фыркает Люба, берет стул от соседнего стола и усаживается напротив.
— Чего тебе 6адо?
— Да вот узнала, что распрекрасная Злата вернулась в наши края, и захотела лично увидеть. Поболтать. Узнать, как жизнь.
— Чудесно.
Боже, дай мне сил. Сдержаться. Не слететь снова в пропасть, из которой так упорно карабкалась. Потому что при виде этой стервы меня снова повело, и та
