боль, которую я пыталась похоронить под бетонной плитой самоорганизации и самоконтроля, взметнулась до самых небес. Меня выбило на несколько месяцев назад, в тот гребаный день, когда мы поругались с Краевым, он прогнал меня, а сам с этой…
Тише Злата. Тише. Нельзя. Эмоции убрать, взять себя в руки. Иначе молоко пропадет, а оно мне нужно. Я не собираюсь из-за какой-то шалавы переводить своего сына на искусственное вскармливание.
Мысли о Темке — мой якорь. Стена, которая ограждает от остального. Неважного.
Люба неважна. Она просто овца, умудрившаяся особо вонюче нагадить на моей улице. Больше ничего.
Отстраненная вежливость. Вот что нужно, когда общаешься с людьми, на которых жалко тратить свои ресурсы. Стена отчужденности.
Я справлюсь. Ради Артема.
— Почему не спросишь, как у меня дела? — мурлыкает, провоцируя.
— Меня это не касается, — перевожу взгляд за окно. Хорошо же сидела. Тихо. Без всякого мусора.
— Я вот из института ушла. Бесполезная трата времени, как на мой взгляд.
Мне хочется сказать, что это занятие не для тупых, а ее место где-нибудь на панели, но проглатываю слова, не позволяя себе начать заводится.
— Твое право.
— А ты все учишься? — ласково, пренебрежительно, глядя как на блаженную дурочку
— Люб, к чему эти светские разговоры? Меня не интересует твоя жизнь, и про свою рассказывать не собираюсь. Почему бы тебе просто не уйти, и не оставить меня в покое.
Улыбается. Прекрасно знает сука, что бесит, что ее появление выворачивает меня наизнанку, и от этого улыбается еще шире.
Я сжимаю под столом кулаки, с трудом перебарывая соблазн вцепиться ей в волосы и со всей дури припечатать лицом об стол.
Бью по тормозам. Они скрипят, натягиваются, едва справляясь с нагрузкой. Хочется убивать и одновременно рыдать во весь голос. Появление Тимофеевой содрало корки с еще не заживших ран, взбудоражило.
— Да вот, хотела узнать, как себя ощущает великая Злата после того, как ей корону на голове поправили. Все еще веришь в сладкие сказочки?
От ядовитых улыбок она перешла к откровенным напалкам.
— Достаточно! — прерываю ее вскинутой ладонью, — Я поняла цель твоего визита. Жаль расстраивать, но у меня все хорошо. Корона в порядке, дела тоже. Досадный инцидент остался в прошлом.
— Досадный инцидент? Это ты так себя успокаиваешь? — хмыкает Любаша, — я бы назвала это поучительным случаем.
— Извини, но на роль мудрого учителя ты не тянешь. Это было банально, предсказуемо и мерзко.
— А мне понравилось, — она блаженно прикрывает глаза, — сладкий вкус мести и разврата. Он был таким неистовым, жадным, — наклоняется ближе и доверительным шепотом сообщает мне, — всю ночь терзал. Я утром еле встала. Аж болело…сама понимаешь где.
Мне очень хочется послать ее в эту самую «сама знаешь где», но тогда она поймет, как мне хреново и больно, а я не готова делиться этой болью с посторонними. Она только моя и мне с ней мучится.
— Мне тебя пожалеть? Подарить тюбик охлаждающего крема? — усмехаюсь я, — чего ты от меня ждешь, Люб?
Моя усмешка ее нервирует. Ей хочется вывести меня на эмоции, зацепить. Это желание так ясно читается в ее обезьяньих ужимках, что даже противно. Зачем? Ну раздвинула ты ноги перед чужим парнем, показала, что ты вся из себя такая роковая и доступная, что по-пьяному щелчку пальцев готова выпрыгнуть из трусов. Ну и что дальше? Как была ненужной, так ненужной и осталась…
И тут до меня доходит, почему Тимофеева сидит передо мной и размахивает своим подлым поступком, как знаменем. Это от бессилия, от осознания того, что она просто заменитель, попалась под руку и все. Игрушка. Место для слива. Она сама знает это.
— Прости люб, но у меня нет на тебя времени, — поднимаюсь из-за стола, — тот случай действительно многому меня научил и остался в прошлом. Если ты ждала истерики и того, что я клочьями начну рвать на себе волосы, то увы. В жизни случается всякое, и это не повод вечно убиваться. Если где-то убыло, значит где-то прибудет. Вот и все.
Молодец я. Хорошие слова. Главное повторять их самой себе и почаще. Жизнь продолжается, и не стоит постоянно оглядываться назад и копаться в том, что причинило боль.
Я накидываю на плечи куртку, а в этот момент экран телефона загорается входящим сообщением. Пронырливый Любин взгляд тут же падает на дисплей. А там…там, конечно, сын. Крохотный, сморщенный, спящий с улыбкой на губах.
У стервы дергается щека.
— Ребенок? — выдыхает, — у тебя есть ребенок?
Смысла скрывать нет. Все равно все все узнают. И то, что Люба до сих пор не в курсе — это просто случайность.
— Да. У меня сын, — смотрю на нее, ожидая вторую часть вопроса.
— Он от…
— Да. От Краева. И да, он знает. Есть еще вопросы?
Тимофеева ловит воздух ртом:
— Как? Когда?
— Неважно, Люб. Если интересуют подробности, сходи к Краеву, может от тебе расскажет, — жму плечами, — а ко мне не приближайся больше. Никогда.
Я ухожу, чувствуя ошалелый взгляд между лопаток. Уже на крыльце перевожу дыхание, с трудом проталкивая кислород в легкие. Кто бы знал, каких усилий мне стоило это спокойствие, еще бы немного и сорвалась.
Все нагулялась. Хочу домой.
Глава 21
Как бы я не хвалила себя за выдержку и самообладание, Любе удалось меня пробить, размять то спокойствие, в которое я так отчаянно пыталась вернуться все это время. К своему огромному стыду и огорчению, мне не хватило сил выдержать это испытание достойно и с высоко поднятой головой, королевской поступью уйти.
Я начала себя накручивать. Думать, вспоминать, делать предположения, спорить в голове то с сукой Тимофеевой, то с Краевым. И с каждой минутой в груди становилось все больнее и больнее, а глаза застилали слезы.
— Ненавижу, — шипела всю дорогу до дома. — просто ненавижу!
Кого именно я ненавидела в этот момент — непонятно. То ли татуированную дрянь, которая влезла в наши в наши отношения, то ли Краева за то, что все испортил, то ли саму себя, за то, что не могу отпустить и продолжаю терзать саму себя.
И, как назло, все было против меня. Испортилась погода — небо заволокло темными низкими тучами и, несмотря на март месяц, повалили густые тяжелые хлопья мокрого снега. Нерасчищенные дороги моментально расквасились, превратившись в кашу, с голых деревьев капало, норовя попасть за шиворот. Перчатки я забыла в кафе и, конечно же, не стала за ними возвращаться, поэтому теперь околевшими пальцами сжимала ремешок сумочки и материлась, попутно проклиная свое идиотское желание урвать
