Через час он, до полусмерти избитый, лежал у порога дома Абдуллы. Его подручный, Анвар, приподнял за волосы голову Антона, прислонил к шее лезвие ножа, ожидая решения хозяина. Тот подумал, произнес что-то неразборчивое и скрылся в доме. Анвар и поспешивший на помощь Махмуд оттащили безвольное тело пленника в яму.
— Благодари Аллаха, что не взял с собой «калаш»! А не то я бы тебе чирк — и нет головы! — Анвар рассмеялся. — Ты не помог Нурулле — и теперь он скучает по тебе. А он не любил долго ждать!
Два дня Антона совсем не выпускали из ямы, даже естественные надобности ему пришлось справлять в ней. Ему лишь опускали на день кувшин с водой и две лепешки. Однажды ему вспомнилась прочитанная в юности книга Дмитрия Яворницкого о последнем гетмане Запорожской Сечи Петре Калнышевском, который безвылазно провел в подземелье Соловецкого монастыря долгих двадцать пять лет, не видя белого света, отбиваясь от крыс. А дно подземелья от его испражнений за время пребывания там поднялось на два аршина. Только теперь он смог осознать весь ужас положения Калнышевского и его невероятную силу воли, позволившую ему выжить и не сойти с ума. По сравнению с условиями заточения гетмана, здесь было более комфортно: он мог любоваться через решетку небом, в яму через нее падал свет, и здесь не было крыс. Но Антон предчувствовал, что недолго будет здесь находиться, что против него затевается что-то ужасное. Ничегонеделание сводило с ума, заставляло звереть. Холодными ночами он стал выть от злости и бессилия.
Предчувствие его не обмануло — на третий день в яму спустили лестницу, и он выбрался наверх. На этот раз его там ожидали два конвоира, и принятое им решение напасть на охранника и завладеть оружием оказалось бессмысленным. Единственное, что его немного ободрило, — это то, что руки ему не связали, значит, он, в случае чего, мог дорого продать свою жизнь, по крайней мере, умереть от пули, а не быть зарезанным, как баран.
Невдалеке, возле ограды, где недавно погиб Нурулла, столпилось почти все мужское население кишлака. По мере приближения Антона с конвоирами афганцы расступались, и он увидел, что за оградой бегает новый волк — молодой, полный силы, озлобленный из-за своего пленения. Охранники передернули затворы автоматов, показывая серьезность своих намерений и как бы подчеркивал, что назад пленнику пути нет. Двери загородки распахнулись, и его втолкнули внутрь, оставив один на один с волком. Два пленника встретились, чтобы в смертельной схватке на потеху толпы отвоевать право на жизнь.
Молниеносный прыжок волка, пытающегося вцепиться человеку в горло, не достиг цели — Антон увернулся и отвел смертоносную пасть ударом руки от себя. Толпа одобрительно заревела. Антон вспомнил, как в «учебке» изучал теорию борьбы с собаками — «выставить вперед левую руку, на которую намотать что-нибудь из одежды, и когда собака вцепится в нее, ухватить ее за загривок правой рукой и уже обеими провести прием «кроличья смерть». Но это в теории, на практике же зверь, который весил не менее шестидесяти килограммов, в новом прыжке сбил его с ног, и вонючая, брызжущая слюной пасть оказалась напротив лица лежащего человека и тянулась к горлу. Толпа за оградой довольно загудела, ожидая кровавого продолжения, — человек был обречен.
Но разве можно считать во время объявленного «джихада» человеком «неверного», одного из оккупантов, наводнивших страну?
Антон перестал слышать все звуки — мир превратился в немой кинематограф. Потеряло значение все, что не касалось его и волка. Теперь он ощущал себя таким же хищником, как и тот, который все выше и выше продвигался по его груди, пока единственной защитой Антона не оказалась левая рука в пасти зверя, окровавленная в районе локтя, — боли не чувствовал, словно рука была чужой. Издав звериный рык, умноживший многократно силы, Антон сбросил с себя волка и сумел подняться на ноги, но зверь не выпускал его руку, сжав намертво челюсти и мотая головой из стороны в сторону, словно стремясь оторвать руку.
Но теперь уже человек пошел в атаку — сбил своим весом с ног четвероногого и навалился сверху. Волк разжал челюсти, освобождая покалеченную руку, которая теперь ему мешала, и стал извиваться, пытаясь вырваться. Но человек не стал отдергивать руку, а, наоборот, немного вдвинув ее в пасть, ухватился за язык хищника, горячий и шершавый, как терка, скользкий от слюны. И тут хищник почувствовал себя жертвой, почувствовал свою беспомощность перед другой, более могучей силой. А человек-зверь заревел, торжествуя в предчувствии близкой победы. Он попытался, приподнявшись, раздавить горло волка локтем правой руки, но тому в результате удалось сбросить с себя врага. Он оказался на четырех лапах, но все равно был беспомощным из-за руки, крепко держащей язык у самого основания, — это мешало дышать и не давало волку сжать челюсти. Человек-зверь не слышал доносившихся из-за ограды возмущенных воплей людей, поставивших на победу волка. Только один из ниx предугадал победу человека.
Вскоре волка вновь подмял под себя человек-зверь, который, не имея другой возможности, зубами рвал его горло, сплевывая шерсть, пока соленая жидкость не хлынула ему в рот.
Когда он поднялся с неподвижного тела волка, вид его был ужасен: лицо, тело, клочья одежды — все было перепачкано кровью. Он смотрел на возбужденную толпу за оградой и ревел по-звериному. Никто из присутствующих не рискнул зайти к нему за ограду, так что теперь он вызывал ужас более сильный, чем поверженный волк у его ног.
— Его надо убить! Он убил гурга, он сам человек-волк! Он оборотень! — требовала толпа у Абдуллы.
— Нет, благодаря ему И Аллаху я заработал на вас афгани! — Абдулла рассмеялся, ибо единственным, кто поставил на победу человека, был он. — А он в самом деле гург! — Абдулла указал на татуировку на предплечье Антона, видневшуюся из-под надорванного рукава, и толпа смирилась, ибо здесь полновластным хозяином, дарующим жизнь и обрекающим на смерть, был он.
— Оставьте его здесь, думаю, он скоро успокоится, и не спускайте с него глаз — ограда неприступна для волка, но не для человека.
Антон пришел в себя от боли в левой руке и увидел, что он находится в пустой комнате с глинобитным полом. Он был жив, левая рука, разрывающаяся ужасной болью, была плотно забинтована. У него также болела голова и ныло от усталости тело. Последнее, что он помнил о вчерашней схватке, — это как волк опрокинул его наземь, пытаясь схватить за горло, и только чудо могло ему помочь.
«Неужели Абдулла пожалел меня? Странно, не думал, что могу рассчитывать на его жалость».
Вскоре открылась дверь, и его вывели наружу. Антон понял, что находился в сарайчике, где обычно афганцы держали животных. К его удивлению, сопровождающие, два хмурых молчаливых афганца, отвели его за пределы кишлака и дали помыться в горном ручье, ниспадающем с выступа скалы в виде небольшого водопада. Утренний ветерок и ледяная вода вызвали легкую дрожь-озноб, но поднимающееся из-за гор солнце вскоре согрело его своими лучами. Антон почувствовал себя почти счастливым, обретя бодрость в теле, сбросив вместе с грязью и засохшей кровью хроническую усталость, не оставлявшую его со дня пленения. Даже тупая боль в раненой руке, обмотанной намокшими бинтами, не особенно его донимала. Они вновь вернулись в кишлак и подошли к дому-крепости, где за дувалом их встретил Абдулла со своим телохранителем Азизуллой.
