когда мелочь будет, — ласково произносит господин и идет за своими спутниками.
— Подайте пятачок… пожалуйста…
— Пятачков нет. А коли голоден, получай хлеб и колбасу. Хочешь?
— Пожалуйста, хлебца и колбасы. Есть хочется…
И в руках у мальчугана — ломтик хлеба, в который он радостно впивается зубами. Вокруг него стоят инвалиды из соседнего санатория в Татранских Матлярах. Здесь они лечатся от туберкулеза, которым заболели во время войны. У каждого в руках пакетик, а в нем бутерброд с колбасой, только что полученный в столовой после завтрака на закуску перед обедом.
— Мать-то у тебя есть?
Палько кивнул: рот у него набит, и сказать он ничего не может.
— А братья и сестры?
Палько снова кивнул.
Инвалиды переглядываются. Кое у кого из них блестит на щеке предательская слеза. Должно быть, они вспоминают своих ребятишек, которые остались дома и тоже, наверное, голодны.
— И отец есть?
Палько отрицательно мотает головой.
Тогда инвалиды один за другим суют свои пакетики с бутербродами в руки Палько. Обрадованный мальчуган смеется. У него уже полны руки. Больше ему не унести.
— Вот так. — И инвалиды, опустив головы, отходят.
Гоп, гоп, гоп…
Палько, подпрыгивая, бежит с ношей по тропинке домой к сараю.
* * *
— Да, дорогой, ты должен купить мне эту борзую! Вспомни только, как хорошо было гулять, когда был жив наш бедный Фрицо! Какое славное животное это было, какое благородное существо! Как подумаю о нем, так плакать хочется. Мне необходима замена!
— Но, милочка, ты же прекрасно знаешь, что я с радостью сделал бы по-твоему, но что скажут люди? Подумай, что скажут мои рабочие, которых я все время уверяю, что и я испытываю нужду. Что они подумают о нас, если мы будем кормить гончих собак и ангорских кошек, когда голодают дети.
— Ах, перестань! Какое мне дело до их болтовни!
— Нет, ты неправа, моя дорогая женушка! Понимаю, что тебе скучно — ведь у нас нет детей. Ведь и мне, чем старше я становлюсь, недостает сыночка или дочурки. Подумай-ка, не взять ли нам какого-нибудь осиротевшего или брошенного ребенка?
— Какого-нибудь замарашку или сопливого неряху?
— Нет, некоторые детишки, если их вымыть, просто красивы. Да вон, смотри, нам навстречу бежит такой очаровательный мальчуган с русыми волосами… Посмотри же, посмотри на него, как он хорош со своей ношей!..
— Да, вот такой мне нравится! Купи его мне!..
И фабрикант с женой загораживают дорогу Палько.
— Ты куда, малыш, торопишься?
— Домой.
— Ты чей?
— Наш.
— Ну да, а как тебя зовут?
— Пайко.
— А твоего папу?
— Он у́мел.
— Умер? Гм… А мама где живет?
— Там, — показывает Палько в лес, в сторону сарая.
— Но ведь там дома-то нет никакого. — У фабриканта все больше разгорается любопытство. — Возьмешь нас с собой?
— Да. Вот только немножко отдохну.
Фабрикант улыбается. Улыбается и его жена. Они помогают Палько подобрать с земли пакетики, снова кладут их ему в руки и вот уже идут вдоль ручья по вьющейся тропинке следом за Палько к его дому.
— Тут лужица, плыгайте вот так! — учит Палько и подает пример своим гостям.
— Ну что за прелесть! Ты купишь его мне? Купишь? Ой, купи, купи, я буду играть с ним, как с котенком! Не надо мне гончей, ни ангорских кошек, можешь их продать, только купи мне этого мальчика! — нетерпеливо шепчет мужу фабрикантша.
— Ну вот мы и дома, — останавливается Палько перед сараем и сваливает свой груз на землю.
— Как? Вы живете здесь? Правда?..
— Вплавду, здесь. Мы тут живем. И мама, и Мишко, и Ганка, и маленькая Эвичка, и я…
— Ну, ну!.. — восклицают удивленные гости. — А где же твоя мама? Позови ее!
— Ее дома нет. Плидет к обеду. Она в отель пошла, лестницы мыть.
Дама смотрит на свои часики:
— Половина одиннадцатого. Можно подождать.
— Хорошо. А пока мы осмотрим этот райский уголок.
— Палько, покажи нам, где вы спите?
— Во-он там!
Палько показывает на крышу сарая и распахнутые дверцы на его фасаде.
— И вы даже ничего не запираете? Или… или… да… да… к чему запирать, едва ли кого прельстит эта кучка сена и тряпок.
Вдруг из лесу доносится детский крик и плач.
— Кто это?
— Это наши — Мишко, Ганка и Эвичка из лесу идут, — поясняет Палько и, подпрыгивая, несется навстречу своим сестрам и брату.
У Мишо за спиной мешок с хворостом, у Ганки полуторагодовалая Эвичка, в руках у обоих, кроме того, узелки с грибами. Эвичка плачет — она голодна, и Ганка только что вместе с ней упала, споткнувшись о пень.
— Вы плоголодались? А я плинес что-то…
— Что?
— Что-то… что-то… Угадайте!.. — кричит Палько, подбегая к своим пакетикам, чтобы как-нибудь спрятать их. Но ладони у него крохотные, и потому Мишо ничего не стоит разглядеть в прозрачной промасленной бумаге то, что в нее завернуто.
— Эй, дай один… Дай нам один…
— Только один дам, один! Остальные отдам маме, когда плидет!
Дети усаживаются на лужайке. Все с нетерпением ждут, пока Палько развертывает пакетик. Они не замечают, что на них удивленно смотрят две пары почти испуганных посторонних глаз. Ведь дети у себя дома! И Палько развертывает бумагу. Дело идет что-то плохо. Неловкие еще у него ручонки. Но глаза сияют от счастья. Он горд, что тоже может принести домой хлеб. Он торжественно раздает кусочки хлеба и кружочки колбасы.
Дети едят, жуют, глотают и даже не видят, что над ними уже стоит их мать. Она вернулась, как всегда, и смотрит на детей печально и задумчиво. Руками она придерживает передник. В нем лежат ломти полузасохшего хлеба, необглоданные кости и остатки других кушаний. Это ее последний заработок. Завтра она уже не пойдет в отель. Она там больше не нужна. И потому Зузана с такой грустью смотрит на своих детей. Она не понимает, что сейчас они счастливы, у них такая вкусная еда. Она озабочена, она в отчаянии, в ее голове все время вертится один вопрос: что же дальше? Чем она насытит голодных детей завтра? Послезавтра? Эх, жизнь, жизнь!.. Такая несправедливая!.. Почему ее дети вынуждены голодать, когда у других всего в избытке? Но ведь сегодня они не голодны… Ишь как уплетают… Как блаженно смеются… Как счастливы!..
— Дети! Дети мои…
— Ах, мама! Вы уже пришли?
— Пришла… Что же вы едите? Кто вам дал?
— Это я плинес, — хвалится Палько.
— Откуда? Кто тебе дал?
— Ну, те дяди, там в Матлялах…
— Инвалиды, — поясняет фабрикант, стоявший со своей женой в сторонке, наблюдая за этой семейной сценой. Теперь он приблизился — можно
