заходит речь, за столом становится шумно.
– А к пятнадцатой годовщине они сделали еще один шаг, который отдалил их от нас, – они наградили Дзасохова орденом Александра Невского, – голос Анеты дрожит от возмущения. – Этот орден дается за мужество, за храбрость. И он не отказался от этого ордена.
Вспоминают, как сенатор Александр Торшин, который возглавлял комиссию по расследованию теракта в Беслане, пересказывал происходящее в штабе 3 сентября 2004 года:
– Торшин сказал, что в штабе был бардак, а президент наш метался по штабу и говорил, что он политический труп. И сейчас этот политический труп получает орден и отмечает свой юбилей, про него сняли фильм, и Всемирная организация ЮНЕСКО приняла его в свои ряды.
Я спрашиваю их, чего они ждали от Александра Дзасохова. Могли бы когда-нибудь простить ему то, что не пошел в школу на переговоры? Допускают ли мысль, что его действительно не пустили? Мог ли он противостоять государству, которое постоянно подчеркивает, что не ведет переговоров с террористами?
Помолчав, отвечает Сусанна.
– Каждый человек в конце жизни оценивает свой путь. Видимо, были у него заслуги, чтобы попасть на этот пост. – Женщины за столом согласно кивают. – Но после теракта стало ясно, что он не справился. И он должен был это признать. Он прожил долгую жизнь. И вот сейчас уже мог бы дать критический анализ себе на склоне лет. Ну если бы он отказался от этого ордена, это было бы честно. Это был повод хоть как-то реабилитироваться. Выступить со словами сожаления перед людьми, которых он подвел.
Анета что-то ищет в телефоне: «А вы знаете, что сегодня его день рождения?»
3 апреля – и правда день рождения бывшего президента Северной Осетии. Ему исполнилось 85 лет.
Матери в оппозиции
Рита сжимает тонкие длинные, почти прозрачные, пальцы.
– Бесланский теракт табуирован, – говорит задумчиво.
– Вы это чувствуете? – переспрашиваю я.
– Конечно! – одновременно отвечают все сидящие за столом.
– О Беслане больше не говорят, – продолжает Рита. – Конечно, время прошло, я понимаю. Но следствие не закончено. Дело не закрыто. Есть повод для разговоров. А их нет.
Здесь все считают, что нельзя говорить о Беслане, не говоря об ошибках и наказании. А наказания не было. Ошибки не названы. Поэтому о Беслане не говорят. Наказанными чувствуют себя вот эти женщины. Они живут с чувством вины перед своими детьми, и силы их уходят, как вода в песок.
Солнце заливает комнату, седина в коротких волосах Риты становится серебристой. Наступает короткая, плотная тишина. Труднее дышать. Кажется, что комната наполняется невидимыми призраками.
– Когда мы с Анетой сидели в спортзале, она сказала: «Если я выживу, то пойду в оппозицию», – вдруг произносит Зара.
Я смотрю на нее и думаю, что вот она и ответила на мой незаданный вопрос. Да, она «тоже там была». С маленьким племянником. Ее дом – рядом с школой.
Те, кто выжил в спортзале школы № 1, не любят вспоминать то, что там было. Это слишком большая боль, утрамбованная годами и придавленная сверху инстинктом самосохранения. Поэтому я никогда не прошу их вспомнить. Рассказать.
– Да, – кивает Анета, глядя в стол. – И Цкаева Фатима говорила так же. Потому что мы чувствовали всем своим существом, что мы между теми и теми. И те, и те решали свои проблемы за счет наших детей. Мужчины.
– Вы не верили, что вас спасут? – не сдерживаю я вопроса.
Анета поднимает от стола усталые глаза.
– Мы надеялись. Но я смотрела на двоих своих детей и думала, как я их обеих закрывать буду, когда начнется.
– Мы чувствовали, что наши жизни для них уже не главное, – Зара показывает пальцем вверх. – Почему-то мы сразу вспомнили Курск, и я подумала, что мы – это Курск. Нас не вытащат, пойдем ко дну.
Она говорит тихо, быстро, не останавливаясь, чтобы вспомнить, – так, будто вспоминает это каждый день.
– Первое, что они нам сказали: «Это вам не Норд-Ост». Они принесли с собой противогазы. И первое, что они сделали, – разбили верхние стекла в спортзале. Они громко переговаривались между собой, орали: «Мы так не договаривались, здесь больше тысячи заложников», – я это лично слышала, – уточняет Зара. – И нам они орали: «Вас продали, как баранов. Вы даже не представляете, как мы сюда приехали».
– Издевались, – подает голос Анета. – «Ваши женщины рожают пьяниц, наркоманов, проституток».
– А когда сказали, что в школе 330 заложников, что с ними началось! – закрывает глаза, как будто от ужаса, Зара. – Они заходили с автоматами и поверх голов стреляли, кричали: «Мы сейчас оставим столько, сколько они говорят».
– И пепел горячий на нас сыпался, – спокойно говорит Анета. Мне хочется уточнить, откуда пепел, но ее взгляд сфокусирован на чем-то уже не существующем, и я молчу.
– В законе о терроризме написано: нельзя распространять информацию, которая негативно может сказаться на заложниках, развивает мысль Рита, – значит, чиновники, сообщившие о 330 заложниках, нарушили закон РФ о терроризме. «Они своей информацией причинили нашим детям вред».
Зара вспоминает: «Террористы не рассчитывали, что это будет так долго. Они явно рассчитывали на короткую операцию. У меня ощущение, что Кулаев даже не знал, куда его везли. Один из баранов, которых привезли для количества. А организаторы 1 сентября ушли из школы».
– Как же они могли уйти? Все было оцеплено, – сомневаюсь я.
– Оля, вспомни, какой ливень начался, стеной шел! – говорят Сусанна и Анета. – Ничего не видно было. Такого никогда не было.
– Мы задыхались с первой минуты в спортзале, – продолжает Зара. – А когда пошел дождь, испарения пошли наверх и совсем тяжело стало. Мы под слуховым окном сидели, оттуда немного капало на нас, мы ловили губами капли. Я увидела птичку в окне и подумала: может, последний раз вижу. Многие говорили, что устали и быстрее бы все кончилось.
Я слушаю Зару и думаю о том, что опыта Курска и «Норд-Оста» было достаточно, чтобы взрослые заложники поняли: государству дороже принципы, чем люди. Принципы эти известны. С террористами не ведут переговоры. Террористов уничтожают. Вместе с заложниками. Если тебе повезло – выживешь. Нет – значит, не повезло. В России жизнь дешевая.
– Мой брат рвался в школу, многие мужчины наши рвались, хотели сами детей вытаскивать, – рассказывает Зара. – А им все говорили: там наверху умнее нас, они лучше всё решат.
– А вот теперь мы точно знаем, что, если что случится, никого ждать не надо, надо все решать самим, – жестко произносит Анета.
– Уже бы оружие разрешили иметь, – кивает Рита. – Чтобы каждый мог себя защитить сам. Раз государство не в состоянии.
Какой-то
