о том, что пока помнят – такое не повторится. Они не живут прошлым, а живут будущим. «Я не хочу, чтобы кто-то еще раз пережил то, что пережили мы, – говорит Анета. – У всего, что мы делаем все эти годы, только одна цель – ни один ребенок не должен это испытать».
Чтобы добиться этой цели, они пять последних лет подавали на президентский грант. Только в 2019-м – при посредничестве полпредства Северо-Кавказского федерального округа – Комитету дали грант на реализацию программы «Помнить, чтобы жить». «Мы поедем по семи регионам с нашей фотовыставкой, – говорит Анета. – Теперь, наверное, мы сможем напомнить о том, что произошло в Беслане».
Мы выходим из школьного двора и направляемся к Комитету – он расположен теперь в другом жилом доме, но так же близко, всего лишь через дорогу. Я вдруг понимаю, что это та самая пятиэтажка, перед которой стоял киоск. Тот самый, за которым я пряталась, когда в школе шел штурм.
– Здесь был раньше киоск? – спрашиваю я.
– Да, – кивают женщины, – но его давно снесли.
Несколько лет я не могла найти это место. Ходила кругами и не понимала, где, на каком газоне лежала та девочка в трусиках, с черными окровавленными волосами. Теперь я вижу это место. Киоска больше нет. А девочка навсегда тут. Я так и не узнала ее имя.
Комитет
Официальное название Комитета матерей теперь – Северо-Осетинская общественная организация «Ассоциация жертв террористических актов „Матери Беслана“». Но прежнее название прижилось, так что здесь они так и остались Комитетом. Квартира, в которой находится их офис, – совсем крошечная: две маленькие комнаты без коридора и кухня. Прямо напротив входа на стене – огромная картина, символически изображающая теракт. На столике у двери – бронзовая скульптура «Древо скорби» – точная копия той, что стоит на кладбище, только маленькая.
Женщины распахивают окна, чтобы проветрить помещение. От ветра с потолка срывается лист обоев и падает на пол. Сусанна ругается: «Зачем клеить обои на потолок?» Они быстро обрывают с потолка те листы, которые и так бы упали, придвигают к дивану большой овальный стол. Анета идет за пирогами в соседний магазин, Рита ставит чайник. Зара спрашивает меня, чай или кофе. Ее я вижу впервые, но уточнить ее причастность к теракту не решаюсь. Много лет вопрос при моих знакомствах в Беслане один и тот же: «Вы тоже там были?»
– Ешьте пироги, остынут, – Анета раскладывает на тарелки горячую выпечку. Они шутят, пьют чай, спрашивают меня, как дела в Москве и правда ли, что недовольных властью в столице все больше. Я рассказываю, что теперь даже таксисты стали оппозиционерами.
– Это было ожидаемо, – говорит Сусанна. – Нельзя так закручивать гайки. Миллиарды находят у чиновников, а пенсионерам и многодетным гроши раздают. Нельзя так удавку затягивать.
– Они допрыгаются, что все люди начнут эмигрировать, – говорит Рита.
– Да им все равно, лишь бы ресурсы остались, – это Анета. – Все равно необходимое количество обслуживающего персонала у них будет. Есть в стране золотая тысяча – им можно все. А мы быдло. Мы пушечное мясо.
Я замечаю, что даже этот Комитет, который всегда был более сдержан, чем «Голос Беслана», стал оппозиционным.
Члены комитета «Матери Беслана» (слева направо): Сусанна Дудиева, Рита Сидакова, Анета Гадиева, апрель 2019 года
Рита, до сих пор молчавшая, смотрит на меня своими огромными глазами.
– 15 лет прошло. Следствие не завершено. Скоро в Книгу рекордов Гиннеса попадет. Никто не наказан. Все должностные лица пошли на повышение. Кого ни возьми – они не справились здесь, их перевели в другие регионы на руководящие посты, в звании повысили. Незаменимые кадры. Ни одного чиновника за халатность не сняли.
Они говорят, что именно в Беслане 15 лет назад началась новая эпоха в истории России – власть перестала слышать людей.
– Сразу после теракта они выстроили вертикаль власти, – говорит Сусанна, – отменили выборы, и власть охамела и на всех наплевала. И люди пошли в одну сторону, а власть в другую. Они по вертикали вверх, а мы вниз.
– Да, – соглашается Анета. – Точка отсчета была в Беслане.
Рита вспоминает встречу с президентом России Владимиром Путиным: «Он обещал, что расследование продвинется, и мы это почувствуем. Но этого не случилось».
Как-то сюда приехали журналисты и спросили Риту, не боится ли она критиковать власть. Она очень удивилась: «А чего мне бояться? Я в этой жизни потеряла все».
За столом давно никто не пьет чай, пироги остыли. У моих собеседниц блестят глаза, напряжение растет.
– Власть должна была провести расследование и на каждый наш вопрос дать ответ. Объяснить нам, как и почему это все случилось. Назвать виновных. Наказать их. Пока этого не сделано, никто в нашей стране не защищен. Получается, наши дети погибли зря? Я не хочу, чтобы кто-то еще пережил то, что пережили мы. Я хочу это остановить.
Сусанна говорит резко, отрывисто, и я чувствую, как растут в ней раздражение, боль, гнев.
– Власть очень хочет, чтобы люди доверяли. Жить без доверия тяжело. И тогда, 15 лет назад, мы ей доверяли. Но они сами убили это доверие. У нас на тот момент был президент республики. Его звали на переговоры, президента Ингушетии звали, доктора Рошаля и генерала Аслаханова звали. Ни один из них не пошел на переговоры. Ладно те трое. Но человек, который клялся на Конституции, что будет защищать нас, ничего не сделал. Он сказал потом, что хотел пойти, но его не пустили. Что значит – не пустили? Его связали? Да он просто обязан был идти и защищать наших детей! Вот поэтому доверия к власти у нас нет. Она нас не слышит. Она нас не видит. Я это говорю во всеуслышание. И все эти долгие 15 лет власть не делает ничего, чтобы это доверие заслужить. Чиновники богатеют, люди беднеют. Уже дошло до того, что на федеральном уровне чиновники смеют называть народ быдлом и им не дают за это по губам. Если бы мы видели, что вот таких представителей власти вышвыривают с работы, мы бы понимали, что нас уважают и о нас заботятся. Но там клуб богатых людей, которым на нас плевать. И все это началось с 2004 года. Вот для меня именно тогда стало ясно, что разрыв между властью и простыми людьми так огромен, что нам до них не докричаться.
Тема о бывшем президенте Дзасохове – больная. «Федералы» – чужие. А он – свой. Был своим. Едва о нем
