подумывал отказаться от всех претензий, хотя сумма задолженности едва ли не стократно превышала стоимость вазы, тем самым как бы выплатив компенсацию за предмет, который он присвоил. Однако он быстро отбросил эту идею как абсурдную.
В таком возбужденном настроении он случайно налил в вазу свежей воды; а далее, что с ним случалось крайне редко, поскольку он отменно владел своим мышечным аппаратом, совершил необычайно «неуклюжее» движение, нисколько не связанное органически с совершаемым действием, смахнул вазу со стола, да так, что та разбилась на пять или шесть крупных кусков. Это произошло после того, как накануне вечером он решился, после долгих колебаний, поставить вазу с цветами на обеденный стол в присутствии гостей. Он вспомнил о ней только перед тем, как ее разбить: с тревогой отметил, что ее нет в гостиной, и сам принес из другой комнаты. После первых мгновений смятения он поднял осколки и, сложив вместе, уже решил, что еще можно починить вазу, но тут два или три более крупных осколка выскользнули из его руки и разлетелись по полу тысячей кусков. Вместе с ними рассыпалась всякая надежда на починку.
Нет никаких сомнений в том, что эта ошибка была обусловлена желанием врача взять верх в судебной тяжбе, что она избавляла его от присвоенного чужого имущества – и некоторым образом снимала с него вину.
Однако любой психоаналитик обнаружит здесь, кроме явных признаков, еще одну, гораздо более глубокую и важную символическую детерминанту; ведь вазы однозначно символизируют женщин.
Герой этой истории трагически потерял свою молодую, красивую и горячо любимую жену. Он страдал от невроза, который выражался в сетованиях насчет его вины в несчастье (“он разбил прекрасную вазу”). Более того, он больше не поддерживал отношения с женщинами, возненавидел брак и продолжительные любовные отношения, в которых бессознательно усматривал неверность покойной жене, но на сознательном уровне рационализировал свое поведение – дескать, он приносит женщинам беду, жена могла покончить с собой из-за него и т. д. (отсюда естественное нежелание держать вазу постоянно на виду!).
Из-за силы либидо нисколько не удивительно, что наиболее подходящими ему виделись отношения – мимолетные по самой своей сути – с замужними дамами (отсюда присвоение чужой вазы).
Этот символизм четко подтверждается двумя следующими факторами. Из-за своего невроза он обратился к психоаналитику и на том же сеансе, когда поведал, как разбил глиняную вазу, заговорил позже о своих отношениях с женщинами. Он сказал, что, по его мнению, ему вообще-то очень трудно угодить; так, например, он требовал от женщин “неземной красоты”. Это, конечно, прямое указание на то, что он все еще вспоминал свою покойную (неземную) жену и не хотел иметь ничего общего с “земной красотой”; отсюда разбивание глиняной (“земной”) вазы.
Как раз когда в переносе у него сформировалась фантазия о женитьбе на дочери своего врача, он подарил тому вазу, как бы намекая на то, какой ответный подарок хотел бы получить.
По-видимому, символическое значение неловких действий допускает ряд дальнейших вариаций – вспомним, например, его нежелание наполнять вазу и т. д. Однако более интересным кажется то соображение, что присутствие нескольких (по меньшей мере двух) мотивов – каковые, быть может, действовали независимо друг от друга, проистекая из предсознательного и бессознательного, – отражалось в удвоении ошибок: наш врач разбил вазу, а затем позволил осколкам выпасть из пальцев».
* * *
д) Случаи, когда роняешь, опрокидываешь, разбиваешь что-либо, очень часто служат, по-видимому, проявлением бессознательных мыслей; иной раз это можно доказать анализом, но чаще приходится только догадываться по тем суеверным или шуточным толкованиям, которые связываются с подобного рода действиями в устах народа. Известно, какое толкование дается, например, когда кто-нибудь просыплет соль, опрокинет стакан с вином или уронит нож так, чтобы тот воткнулся стоймя, и т. д. О том, в какой мере эти суеверные толкования могут притязать на признание, я буду говорить ниже; здесь же уместно лишь заметить, что отдельная неловкость акта отнюдь не имеет постоянного значения: по обстоятельствам она может рассматриваться как средство выражения того или иного намерения.
Недавно в моем доме случилась своего рода напасть, когда домочадцы разбивали необычно значительное количество стекла и фарфора; отчасти я сам был причастен к нанесению этого урона. Но эту малую психическую эпидемию объяснить нетрудно: все происходило накануне свадьбы моей старшей дочери. По таким праздничным поводам принято ломать и разбивать какие-либо предметы и заодно произносить пожелания счастья. Этот обычай отражает, быть может, древнюю жертву, а также может иметь иные символические значения.
Когда прислуга роняет и уничтожает таким образом хрупкие предметы, то, наверное, никто не думает в первую очередь о психологическом объяснении, однако здесь тоже не лишена вероятности некоторая доля участия смутных позывов. Ничто так не чуждо необразованным людям, как способность ценить искусство и художественные произведения. Наша прислуга охвачена чувством глухой вражды по отношению к этим предметам, особенно когда предметы, ценности которых она не понимает, становятся для нее источником труда. Люди того же происхождения и стоящие на той же ступени образования нередко обнаруживают в научных учреждениях большую ловкость и надежность в обращении с хрупкими предметами, но это бывает тогда, когда они начинают отождествлять себя с хозяином и причислять себя к важным сотрудникам данного учреждения.
Добавлю здесь разговор с молодым техником, проливающий свет на действие механизма материальных разрушений.
«Некоторое время назад мне выпало с несколькими студентами трудиться в лаборатории технического института; мы ставили эксперименты по упругости, причем делали это добровольно, однако начали уже утомляться, ибо опыты неожиданно затянулись. Однажды, когда мы пришли в лабораторию, мой друг Ф. не стал скрывать своих чувств – мол, до чего же надоело терять время здесь, когда у него столько важных дел дома. Я согласился и прибавил, наполовину в шутку, подразумевая случай несколько недель назад: “Будем надеяться, что оборудование снова откажет, и мы уйдем домой раньше”. В процессе опытов Ф. отвечал за регулировку клапана на прессе, то есть осторожно приоткрывал клапан, чтобы жидкость под давлением медленно вытекала из накопителя и попадала в цилиндр гидравлического пресса. Главный из нас стоял у манометра; когда достигалось нужное давление, он громко кричал: “Стоп!” По кивку главного Ф. взялся за клапан – и повернул изо всех сил влево (а ведь все клапаны закрываются, как известно, поворотом вправо)! Тем самым внезапно на пресс обрушилось полное давление, соединительные патрубки не были на такое рассчитаны, и один из них немедленно лопнул. Для оборудования это был вполне безобидный исход, но работу пришлось остановить, а нас распустили по домам. Показательно, кстати, что потом, когда мы обсуждали
