без памяти не упала. Чем дольше глядит, тем сильней у нее колени подламываются. По стенам на гвоздях мертвые тела развешаны. А у дверей две бочки стоят. Но в комнате было темно, и девушка не разобрала, что в них такое.
«Верно, это и есть тот мед, в котором варить нужно», — подумала она и опустила палец в первую бочку. А в той бочке мертвая вода была. Только девушка палец намочила, он у нее и отвалился. От страха и боли она выдернула руку, заперла за собой дверь и убежала через все двенадцать комнат на кухню. Там кровь кое-как остановила и руку перевязала.
— Ах, боже мой, что мне теперь делать? — воскликнула. — Ведь он узнает, что я в тринадцатую комнату входила, и убьет меня. Как бы мне это утаить?
Тут она, как могла, следы крови на полу смыла и полотенцем вытерла. Потом поймала и зарезала цыпленка, чтобы сказать, будто порезалась при этом. И стала в страхе хозяина дожидаться.
Только увидела, что он идет, затряслась как осиновый лист. Вошел он, спрашивает:
— Ну как? Ужинать мне приготовила?
— Приготовила.
— А что у тебя с пальцем?
— Ах, ничего, — отвечает она. — Я только подумала: ну, зачем тебе такую гадость — голову эту есть. Дай, думаю, лучше цыпленка приготовлю. Да и порезалась.
— Ну да, — говорит. — Порезалась ты нечаянно. Но зачем ты входила в тринадцатую комнату? Теперь, раз ты меня не послушалась, я тебя к другим отведу.
Схватил он ее, утащил в ту комнату, убил и на гвоздь повесил.
Потом наелся и пошел за второй девицей. Поднялся из лощины, ходит по деревне от одного дома к другому, переночевать просится. Но опять никто его не пустил, а вдова в страхе на замок от него заперлась. Но он подошел к окну.
— Хозяйка, — говорит, — смилуйтесь хоть вы: нигде меня ночевать не пускают.
— Что вы, что вы! Нам самим ночевать негде! — воскликнула вдова. — У нас в комнате так тесно!
— Да я и в сенях переночую, только бы под крышей. Пустите, пожалуйста!
Пожалели они его, пустили в сени. Но только наступил вечер, стал нищий дрожать; стонет и зубами стучит так, что ни мать, ни дочери заснуть не могут. И говорит средняя дочь:
— Ах, мама, давай уж пустим его в горницу. Я из-за него глаз сомкнуть не могу.
Позвали они его внутрь и положили возле печи на лавку.
Рано утром, еще до свету, слез нищий с лавки и пошел восвояси. Средняя сестра шмыг за ним — дверь затворить. А он и выпусти золотое яблочко из кармана. Она — за яблочком, хочет его схватить: из сеней на двор, со двора на улицу, с улицы в поле, с поля в лес, пока не пришла к тому проклятому месту, где он жил. Тут она вела себя не лучше старшей сестры, на другой же день была убита и повешена на гвоздь рядом с нею.
После этого в третий раз пошел нищий наверх, в деревню. Только завидели его издалека мать с дочерью, поскорей в хате заперлись, чтобы он до них добраться не мог. А он у них опять под окном встал и стучится.
— Ах, — говорит, — вы меня хоть от стенки не прогоняйте. Я тут под окошечком пристроюсь и мешать вам не буду.
Пожалели они его, оставили под стенкой. Вечером опять стал нищий дрожать от холода: охает, стонет и зубами стучит так, что они в горнице глаз сомкнуть не могут.
— Мама, — сказала младшая дочь, — уж давай пустим его внутрь, а то он у нас до утра замерзнет, и мы тут с ним беды себе наживем.
— Да, так с ним не заснешь. Впусти его. Только смотри: утром, когда он уходить станет, ни одним глазком не смей на него глядеть!
Утром, когда нищий уходил, мать сама за ним дверь заперла. Но младшая дочь выглянула одним глазком: видит — золотое яблочко по пятам у него побежало; выскочила за дверь и прямо за ним.
Она решила разузнать, где ее сестры и что с ними сталось, и не столько глядела на золотое яблочко, сколько все вокруг озиралась, так что хорошо приметила, какой дорогой они шли из деревни в поле и в горы, пока не забрели в какую-то глушь и не попали в его замок.
Тут он превратился в здоровенного детину.
— Ты моя, — говорит. — Никуда отсюда не уйдешь. Но не бойся, тебе тут хорошо будет. Только слушайся меня.
Потом показал ей все двенадцать комнат и объяснил, что она должна делать:
— Будешь эти комнаты подметать; только в ту, тринадцатую, даже через замочную скважину не заглядывай.
Стал он собираться — на охоту, мол, иду! — кинул ей человечью голову и говорит:
— Приготовишь мне ее на ужин, в меду сварив. Сделаешь все, как я говорю, — будешь моей невестой.
И ушел.
Стала она думать-гадать, что же из всего этого получится.
— Ну, — говорит, — сперва поставлю воду на огонь, чтобы она хорошенько закипела.
И пошла за водой к колодцу. Прилетели к ней три золотых голубка и сели на сруб.
— Брызни на нас своей водой, — говорят, — и дай нам напиться. Мы тебе пригодимся.
Она тотчас к ним повернулась и три раза той водой на них брызнула, а потом каждого взяла и клюв ему в ведро окунула. Они захлопали крылышками и говорят ей:
— Ну, девица, мы тебе службу сослужим, ты нас не бойся. Если бы твои сестры так же с нами поступили, как ты, мы бы и им помогли. Но их уже нет в живых. Ты смотри, коли хочешь живою быть и цела остаться, в тринадцатую комнату сегодня не заглядывай. А завтра утром опять приходи сюда за водой.
И голубки улетели.
Она взяла ведро с водой, — голову вариться поставила.
Потом все комнаты хорошенько подмела, но в тринадцатую и заглядывать не стала. Вечером пришел хозяин, будто с охоты. Видит, всюду чисто, подметено, крови ни следа. И ужин на столе.
— Ну, ладно! — говорит. — Будешь теперь моей невестой.
А между тем всю вареную голову сгрыз.
На другой день утром, уходя, велел он ей, чтобы она опять все так сделала, как вчера, и чтобы к его приходу приготовила
