И я тогда говорю:
– А вот и тётя Анжела с Наташей!
Но это дворник Алик.
В руках он держит охапку свалявшейся грязно-белой шерсти. Секунду я не понимаю, что это. Дворник Алик точно оправдывается:
– Не похож на того, что с Прошаком спорил, когда ещё листья на деревьях были. Да только я подумал: вдруг это ваш так поизносился…
Наш, наш! Когда он был чистенький, только что из дома, я его не узнала. А теперь сразу узнаю! Он прыгает на пол и виновато трётся о мои ноги:
– Мрмяв!
– Ждёте ещё? Слышу – пищать подвала, – снова начинает путаться в русском Алик. – Думал, мне кажется. Третьего дня кажется, вчера кажется… Сегодня – дай, думаю, посмотрю…
Оказывается, Алик запер подвал и успокоился. Окошки-то там узкие – только руку просунешь в них. А в подвал вела ещё одна дверь – под балконом первого этажа. Её почти доверху заложили кирпичом, осталось довольно узкое отверстие. Но Валерка мог в него пролезть, и пойманных котов проталкивал туда. В каких-то коробках, чтоб они не разбежались по подвалу. Они так и сидели у него в коробках, ждали своего часа. И час наступал. Из одного конца подвала шла вонь, Валерка туда мёртвых выбрасывал. А как он их убивал, про то Алик не стал рассказывать.
Алик выпустил из подвала котов на улицу, они и кинулись врассыпную. А наш Коп стал к его ногам жаться. Было уже довольно темно, но Алик почему-то подумал: «А вдруг – Коп?»
– Валерку бы как поймать? – горячится Алик. – Бегает быстро, не могу поймать!
И мне снова делается стыдно: Валерка – никчёмный, злой. Бегающее по двору маленькое абсолютное зло. Сколько народу хотело бы его поймать. И это зло было сегодня у меня в руках. У зла оказались мягкие живые уши. И у меня не хватило духу сегодня эти уши надрать.
Тётя Анжела с Наташей приходят совсем поздно. Наташа прижимает к себе подушку, у тёти Анжелы в руках целый ворох тряпок. Ночные сорочки, одеяло. Дядя Гена завтра уезжает в Москву. А перед отъездом он всегда учит своих, что дома должен быть порядок.
Я расстилаю постель, и скоро Толик, Наташа и Сашка уже крепко спят. Я уложила их поперёк дивана. Они маленькие, и им почти не приходится поджимать ноги. Взрослые будут спать на Мишкиной кушетке. А сама я улеглась на Толиковой кровати и почему-то не могу уснуть. В кухне мама устало говорит тёте Анжеле:
– Где его носило? Где этот Валерка-нелюдь поймал его? Мы-то везде искали, а нелюдям везёт… Чуть не пропал Коп…
– Но ведь вам тоже повезло, – отвечает ей тётя Анжела.
– Ну да, – тут же соглашается мама. – Алик прямо домой принёс.
– Какой Алик? – не понимает тётя Анжела.
– Да я же говорила тебе – дворник.
– Он Алик?
Копа мама всё ещё держит на руках. Она искупала его и завернула в свою тёплую юбку. Мама совсем не носит юбок. С утра надела джинсы – и вперёд. Я представляю, как она прижимает к себе Копа. И слышу – за стеной тётя Анжела говорит ей, точно упрекая:
– Светка, да тебе вообще везёт.
– Мне? – спрашивает мама.
– Рисуешь ты, – объясняет ей тётя Анжела. – А мне, если мой Генка бросит меня, только на рынок и дорога…
– Зачем на рынок? – не сразу понимает мама.
Наверно, ей уже охота спать. А тёте Анжеле что – ей спозаранку вставать не надо. Она бойко откликается:
– На рынке стоять придётся. А куда меня возьмут ещё?
Тут в ней просыпается надежда. Она спрашивает:
– Послушай, а может, это когда ты одна осталась, в тебе дар проснулся?
Мама переспрашивает:
– А какой дар?
– Рисуешь ты…
– А… это, – слышно, как мама зевает. – Это уже давно. Я ведь в художественную школу ходила…
И тётя Анжела победно говорит ей:
– Вот видишь, тебе везёт!
И дальше расписывает ей её счастье:
– Дети у тебя умные. И трое. Весело вам. А мой-то, – жалуется она на дядю Гену, – мой больше детей не хочет. С одной Наташкой, говорит, плохо справляешься, растёт никчемная…
Как мы живём, вот это называется – везёт?
Что скажет тётя Анжела, когда мы наконец уедем отсюда – с Копом и Прошаком? А мы уедем, пусть не сомневается. Зря я, что ли, в гимназии учусь? Про меня рассказывали по гимназическому радио. У меня оказались лучшие работы по словесности и по зоологии. И может, завтра Пончик не станет намекать, чтобы я забирала документы из гимназии. Потому что завтра я как пить дать опоздаю на обществознание. С утра мне надо будет сначала в школу с Толиком и Сашкой. Сашка боится появляться там без взрослых – ведь сколько пропустил. А наша мама с ним пойти не сможет.
Когда-нибудь мама станет известной художницей и не должна будет ходить на службу. Но завтра она как миленькая должна к восьми явиться в горадминистрацию. Её бригада никак не сдаст панно. Мне проще вырваться… А Сашку сейчас не оставишь одного. Наташку, впрочем, тоже. Её не надо сопровождать в школу. С ней надо просто вместе пить чай по вечерам и слушать, где продаётся дешёвая помада и как она закрылась в ванной, когда дядя Гена пытался отхлестать её ремнём. И вот она сидела там. А ванна с туалетом у них вместе, и дяде Гене в конце концов понадобилось. И уж как он просил её, и на колени вставал за дверью.
– Что же он дверь-то не сломал? – не верю Наташке я.
Она не моргнув глазом отвечает:
– А он трезвый был. Он трезвый ничего дома не ломает. «Доча, – говорит, – я тут на колени встал». Она его спрашивает: «А ты мне золотые серьги купишь? А сапоги на шпильках?» А он знай: «Куплю! Куплю!»
Вышла она тогда, он пулей – и дверь на крючок! А она от греха подальше – поскорей на улицу.
Вечером возвращается, думает: «Может, уже забыл?»
Куда там – ждёт, чтобы отстегать.
Наташке весело рассказывать об этом.
– Вот! – приспускает она джинсы.
По-моему, ей было бы весело рассказывать о чём угодно – только бы слушали её. У неё нет подруг, кроме меня. Дома ей только и твердят, что она никчёмная, а она знает: у никчёмных подруг не бывает. А я дружу с ней – потому что я такая странная.
Пусть думает, что хочет. Главное, что сейчас она не одна. Правда, я уеду. Но это будет ещё не скоро. Это – только через несколько лет. А пока я здесь…
Молоточки танцуют на моей макушке, отстукивают ритмические звуки.