Но это будет потом, со временем. Мама сама говорит, что ей надо ещё многому учиться. «My mama is studying in a very good art school, – тороплюсь я сообщить Кире Ильиничне. – We live altogether in a wonderful house just near the sea. I have many pets except of Cop…»[6]
Мне представляется почему-то, что и Прошак живёт где-то в нашем английском дворе. Я любуюсь им всякий раз, когда иду через наш двор в Ольховке. Шерсть длинная, на животе – бахромой. Таких, как Прошак, моют специальным шампунем, а потом ополаскивают и в воду добавляют синьку, чтобы шерсть приняла благородный стальной оттенок.
Об этом нам рассказывали на кошачьей выставке. Мы туда ходили с мамой и Толиком.
Мама сразу забилась в угол между клетками и стала в блокноте рисовать. Там на стене висело «Съёмка запрещена». Мама спросила:
– А рисовать можно?
Служащий, парень с бейджиком, удивился и ответил:
– Рисуйте, пожалуйста.
И тут раздался Толиков рёв. Оказывается, он отстал и ему было не пробиться к нам. И тут оказалось, что на этой выставке кто-то глядел за нами. Народ-то на котов собрался посмотреть, вся толпа. Но нас таки выделили в этой толпе. Там надо было двигаться по часовой стрелке мимо клеток, чтобы не допустить давки. Я продвигалась против стрелки, наступая на чьи-то ноги. Толик ревел, а в ухо мне шипели:
– Мать-то пристроилась рисовать. За детьми надо глядеть, если нарожала. А если рисовать хочешь – не рожай.
Тоже ещё советчицы.
Я выговаривала Толику:
– Сашка-то всюду ходит один и не боится!
Хотя на выставке и Сашка, может, испугался бы. Кругом куда ни глянь – коты, собратья Прошака, дичились, вид у всех был затравленный. Страх так и висел в зале облаками. Хотя могло бы ведь и что-нибудь другое висеть. Гордость, например, хозяев – за то, что у них есть редкие породы. Или уж наше любопытство – на выставку, наверно, полгорода пришло. Но нет, кошачий животный страх тогда всё пересилил.
А в Прошаке нет никакого страха. Царственно идёт он по двору. Он вырос здесь. А мог бы и не вырасти. Маленьким котёнком он у нас клянчил всё подряд. Он не умел добывать себе еду, прятаться от дождя и холода. Но теперь всё позади, и вольный Прошак здесь хозяин. Кажется, и другие коты, и люди признают это.
И только однажды, когда я выхожу в гимназию, наперерез мне из-за мусорных баков вылетает камень. Я не успеваю ничего сообразить, а камень метко попадает в Прошака, сбивает с лап. Прошак, король двора, испускает униженный, позорный писк. Он хочет ретироваться, спрятаться, но лапы не держат его. Он неловко ползёт по газону, а я со всех ног бегу к мусорным бакам. И Валера с девятого этажа попадает прямо ко мне в руки. Он этого не ждал. Он меня не видел. Я хватаю его за воротник, он вырывается:
– Ну, чо? Пусти…
Валера на два года младше меня, он щуплый и со мной ему не сладить. Он храбрый только с теми, кто слабей его.
Что делать с ним?
Я оглядываю его, не выпуская. Валера дрожит – знает: нашкодил, теперь попадёт ему. Как – попадёт? Что-то я должна сделать сейчас. Конечно, наподдать ему. Но делать это надо было сразу, пока не ощутила в своих ладонях эту крупную чужую дрожь, пока не разглядела покрасневший затылок – сквозь мягкий белый ёжик видно розовую кожу. И нежные пульсирующие уши…
«За ухо надо!» – подсказываю я себе. Осторожно беру его за неожиданно мягкое тёплое ухо, тяну, тяну… Валера вырывается и убегает, и я вместе с досадой чувствую вдруг облегчение. Хотя и стыдно перед Прошаком.
Прошак жмётся к стене. Я хватаю его и бегу с ним назад, домой. Миленький, куда мне ещё спрятать тебя, чтобы ты был в безопасности?
Видно, Прошак линяет. Вся гимназическая юбка у меня в пуху. Казалось бы, кому какое дело? Но Зинке Шульдяшовой дело есть.
– Пудякина, – спрашивает она, – откуда пух? Ты что, в курятнике живёшь?
Мухин улыбается Зинкиным словам. Он больше не говорит ей, что она дурочка. Он смотрит мимо меня, точно меня и нет.
За день Прошак успевает и кучку сделать, и лужу напрудить. Но я готова убирать за ним сколько угодно. А потом он освоится – он же умный. Но осваиваться Прошак не хочет. Он не отходит от входной двери, сидит на коврике и хрипло орёт. Мама приходит и выпускает его в подъезд.
Мама говорит:
– Мы не можем его держать, у него вся улица дом.
Я бурчу:
– Но в Англию-то, надеюсь, мы его возьмём?
И мама спрашивает:
– Доча, ты что? В какую Англию?
Тут раздаётся звонок, и мама спрашивает неясно у кого:
– Кто это может быть? Анжела с Наташей, что ли?
Но это Сашка.
– Дядя Коля сказал мне идти к вам, – с порога объявляет он.
– Зачем? – пугаюсь я.
Сашка объясняет:
– А он сказал: иди, там не дадут пропасть. Там барышня щей мне наливала.
Мама вопросительно смотрит на меня. Я делаю Сашке пугающие знаки, морщу лицо и так и эдак. А он продолжает как ни в чём не бывало:
– Дядя Коля сказал, что Валька его вернула к жизни. Что у него две дочки есть. Он к ним сейчас поехал. В Пензу, что ли…
– Так что ж он раньше-то… – начинает мама.
– Раньше он был не человек, – серьёзно объясняет Сашка. – А после ему совестно стало. Он сказал: может, его дочки тоже папу ищут, как Валька?
Мама снова в недоумении смотрит на меня. Сашка, не теряя времени, ей сообщает:
– Дядя Коля сказал – вы обязательно что-нибудь для меня придумаете.
– Что? – спрашивает мама.
И беспомощно кивает на телефон:
– Ты хоть бабушке, что ли, позвони…
Сашка сразу набычивается и говорит:
– Не буду.
Мама звонит сама. Сашка пока отмывается в ванне, а после я наливаю ему щей. Мы-то с Толиком не едим щи по вечерам. Мы любим на ужин макароны с луком и чай. А Сашка первую тарелку съедает сразу, как не заметив, что ел. Зато потом он нюхает каждую ложку и повторяет, как Николаша:
– М-м-м… щи…
Я жду, чтобы помыть тарелку, а мама всё ещё сидит и периодически кивает в трубку:
– Да, да, я понимаю вас… Да, да…
Видать, Сашкина бабушка снова жалуется на здоровье.
– Нет, мне не трудно, – говорит ей мама. – Что вы… Да, да…
Тут снова раздаётся звонок в дверь, и у мамы наконец-то хватает духу сказать:
– Простите, там кто-то пришёл…
