за печаль? Той избы уж небось веков пять как нет, да и место вряд ли кто отыщет, тайга там.
– А ты сходи да отыщи! – приказал Димитриос, а я почувствовал, как с плеч как гора упала: не наставник это, морок, Кромка выкормыша своего подсунула. Нашего соседа-лесника звали Антипом, и настоящий Димитриос наверняка поправил бы меня, он в плане деталей всегда был невероятно дотошен.
– А потом что? – я всем видом демонстрировал готовность заслужить одобрение наставника, но при этом всё больше сил вливал в защиту, чтобы порождение Кромки не смогло забраться в мою память.
– Амулет там найдёшь, мне принесёшь сюда, понятно?
– Да чего же не понять-то, учитель, – я склонил голову, – будет сделано. Только мне сюда второй раз соваться не с руки будет, ты же сам законы знаешь. Один раз – ещё туда-сюда, а второй уже не получится.
– А ты через другого кого передай, – оживился мнимый Димитриос, – я тебе весточку подам, через кого. Ты, Антоний, главное, амулетик добудь, а там уж разберёмся.
– Вот как вернусь, так сразу и займусь, – сказал я, не забыв пробормотать про себя отвращающую формулу, чтобы и на самом деле не пришлось выполнять задание непонятно кого. – А сейчас пойду я, хорошо?
– Неужто даже не обнимешь напоследок учителя-то? – Димитриос протянул ко мне руки, и я заметил в его бесцветных глазах багровые искры.
– Воздержусь, – я сделал шаг назад, – сейчас такие времена, наставник, что обниматься с мужчинами – это как-то не комильфо, знаете ли.
– Глупости какие, – отмахнулся тот, кто выдавал себя за учителя, – ты же мне как сын был, Антоний, неужто откажешь мне в такой малости?
Я почувствовал, как меня медленно, но неудержимо тянет в сторону ставшей вдруг намного более массивной фигуры Димитриоса. Он не отрывал от меня взгляда, и я словно загипнотизированный, сделал шаг ему навстречу. В выцветших глазах вспыхнуло ничем не прикрытое удовольствие и такой же откровенный голод.
– Вот же неугомонный! – низкий женский голос, как кинжалом, вспорол мутную пелену, неотвратимо затягивающую моё сознание, – отстань от него, слышишь?
– Уйди, ведьма! – вопль Димитриоса взлетел и утонул в нависшем сверху тумане. – Это моя добыча!
– Здесь нет и не может быть твоей добычи, – холодно ответила ему Пелагея, а это была именно она, – здесь всё принадлежит только Кромке, и только она сама решает, когда и кого забрать. А ты слишком много воли взял в последнее время.
– Не тебе судить, ведьма!
Тот, кто прикидывался Димитриосом, скинул личину, и я увидел непонятное сморщенное и нелепое существо, состоявшее, казалось, исключительно из длинных когтистых рук и отвратительной зубастой морды.
– В следующий раз лучше учи матчасть, – попенял я ему, – тогда не будешь попадаться на незнании важных моментов.
– Ты ещё меня поучи! – злобно фыркнул он и скользнул в туман, моментально в нём растворившись.
– Спасибо тебе, Пелагея, – я повернулся к ведьме, которая молча смотрела на меня, едва заметно улыбаясь. – Я бы справился, скорее всего, но сил потратил бы много. А может, и переборол бы он меня, кто знает. Так что прими мою искреннюю благодарность, хоть я и знаю, что на Кромке она мало что значит. Просьбу твою я выполнил, за девочкой присматриваю, от серьёзных конфликтов стараюсь держать подальше. Ну а что не удержался, – тут я смущённо поковырял носком ботинка землю, – ну так а кто на моём месте отказался бы?
– Она довольна, а большего мне и не надо, – кивнула Пелагея, – я и помогла-то тебе только потому, что ты слово сдержал, не откладывая.
– Может, ты тогда подскажешь…
– Нет, – она решительно качнула головой, – и рада бы, но не могу, я здесь не хозяйка, ты сам должен справиться, некромант. Иди, куда тебе надо, да не задерживайся, многим ты здесь лакомым куском кажешься, и тот, – она кивнула в сторону, куда смылся тот, кто натянул личину Димитриоса, – не самый сильный, уж можешь мне поверить.
С этими словами она махнула мне рукой и тоже растаяла в тумане, а я побрёл дальше, пристально всматриваясь в обочины и надеясь увидеть хоть какую-то подсказку. Без неё я тут могу бродить вечно, причём с нулевым результатом.
Минут черед двадцать, за которые меня кто только в туман ни зазывал: и старые знакомые, и бывшие возлюбленные из числа обитательниц мира Луны, и Стелла (здесь, кстати, удержаться было сложнее всего, привязался я к ней) – впереди проявилось нечто вроде сплошной полосы кем-то высаженных невысоких кустов. Дошёл! Все знали, что именно так выглядит граница, Кромка как таковая, из-за которой возврата нет ни для кого. И стоит сделать шаг за неё, никакие зелья и привязки уже не помогут: нет оттуда пути обратно.
Я подошёл к кустам и задумчиво посмотрел на ту сторону, подсознательно ожидая каких-нибудь зловещих знаков. Вокруг царила абсолютная, какая-то ватная тишина, казалось, что в ней в принципе невозможны никакие звуки. Тем удивительнее было то, что сквозь эту пелену безмолвия мне удалось расслышать негромкий стон. Он раздавался одновременно со всех сторон, и я закрутил головой, пытаясь понять, куда мне двигаться. Каким-то даже не шестым, а седьмым или восьмым чувством я понимал, что времени у меня осталось очень немного. Если я в ближайшие минуты не уберусь от такой близкой Кромки, то никакое зелье и никакая формула меня не спасут. Я и так чувствовал, как из меня по капле, медленно, но неотвратимо, утекает жизнь, и это было страшное в своей безысходности ощущение. Мне часто бывало тяжело, я прошёл через слепящую, сводящую с ума боль первых трансформаций, через кровь и психологическую ломку, через гонения и аресты, я нередко разговаривал со Смертью… Но никогда прежде я не ощущал так близко леденящего дыхания абсолютной пустоты, и это было страшнее всего, что я пережил за свои почти шесть веков существования.
Главное – я не понимал, куда идти-то? Направо? Налево? Назад? Почему-то я не сомневался, что моя цель очень близко, она вот практически рядом, нужно только протянуть руку. Но кругом был сплошной туман, и я с трудом прогнал подступающее отчаяние. Неужели всё, что я пережил за последнее время – это всё зря? Не может такого быть! Я пришёл сюда за Егором, и я его отыщу, чего бы мне этого ни стоило.
– Ты готов заплатить за подсказку?
Знакомый голос прошелестел где-то совсем рядом, но я удержался и не стал резко поворачиваться: я прекрасно помнил, что Госпожа не любит этого.
– Всё, что у меня есть, и так принадлежит тебе, Госпожа, – сдержавшись, ответил я и только теперь неспешно обернулся, – что я
