стираются в мыльной пене (или в „Люксе“) — только не надо ни выжимать ни ополаскивать»[479]. Строчки письма не могут не вызвать улыбку. Цветаевой страстно хотелось «немножко поносить» новые перчатки, ведь лишних денег никогда не было, но в этом поступке есть и поэтический подтекст: перчатки «с руки» — знак абсолютногодоверияиродства, недаром в старину перчатку бросали в знак войны. Тескову вряд ли смутило желание Цветаевой послать ей ношеные перчатки. В качестве комментария к этому письму нельзя не вспомнить рассказ матери Цветаевой, М. А. Мейн, о том, как Рубинштейн после концерта пожал ей руку, и она двадня не снимала перчатки, желая продлить счастливое мгновенье. Образец метафорического осмысления символа «перчатки» можно найти в стихотворении «Только в очи мы взглянули — без остатка…»: «Как на горло нам железная перчатка / Опускается по имени закон». Примеров метонимии и метафорического использование культурных символов, связанных с одеждой, довольно много и в творчестве близкого Цветаевой Пастернака. Во второй части поэмы «Лейтенант Шмидт», во второй главе: «Вы революцьонер? В борьбу / Не вяжутся в перчатках дамских», глагол «вязать» переносится в область революционных действий в значении «ввязываться». В самом начале поэмы «Лейтенант Шмидт»: «Шелка зонтов дышали жаждой грома». В поэме «Спекторский» (1925–1930), где Пастернак использует образ закройщика-века: поэт пишет о Марии Ильиной, прообразом которой явилась Цветаева, а затем переходит к характеристике века: «…Где верно все, что было слез и снов,/ И до крови кроил наш век закройщик, / Простерлось красотой без катастроф / И стало правдой сроков без отсрочки»[480]. В восьмой главе: «История не в том, что мы носили,/ А в том, как нас пускали нагишом». И конечно, для Цветаевой он пишет в девятой главе о квартире, в которой жили «швея, студент, ответственный работник, / Певица и смирившийся эсер», потому что она сама — «швея» и «певица». И вспоминается образ швейки-зари в стихотворении «Анне Ахматовой» (1929), написанном сразу после выхода книги Цветаевой «После России». В стихотворении «Город»: «Ветер треплет ненастья наряд и вуаль» (1916, 1928). В стихотворении «Мейерхольдам» (1928): «У окна, опоздавши к спектаклю, / Вяжет вьюга из хлопьев чулок». В стихотворении «Опять весна» (1941): «Это ее чародейство и диво, / Это ее телогрейка за ивой, / Плечи, косынка, стан и спина, / Это Снегурка у края обрыва». Поэт использует «швейные» ассоциации в стихах из романа «Доктор Живаго»: «Разлука», «Хмель», «Свиданье», «Земля». В «Спекторском», в третьей главе встречаем такое, рисующее эпоху сравнение, выросшее из бытовых, жизненных обстоятельств:
Когда он в сумерки открыл глаза,
Не сразу он узнал свою берлогу.
Она была светлей, чем бирюза
По выкупе из долгого залога.
Знал ли Пастернак о любви Цветаевой к бирюзе и вообще к ювелирным украшениям? В «Спекторском», в шестой главе, Пастернак уподобил оставленные вещи Марии сверканию яхонта, то есть рубину. Лабиринт Борис Леонидович называет в поэме из-за трагедии Цветаевой «Тезей», так что упоминание бирюзы у Пастернака, скорее всего, тоже ведет к Цветаевой и ее лирике, где она писала про «браслет из бирюзы старинной» («Быть нежной, бешеной и шумной…»); осыпанный бирюзой серебряный браслет Цветаева вспоминает среди любимых земных примет в стихотворении «С большою нежностью — потому…» (1917). Летом 1927 года у Цветаевой украли «чудный старинный браслет (курганный)» и еще несколько ювелирных украшений (VII, 121). Это был, вероятно, тот самый браслет, «осыпанный бирюзой»; Цветаева вспоминала о нем в письме к Н. Гайдукевич 13 июля 1935 года. Знала Цветаева о свойствах бирюзы и очень ценила ее, недаром собиралась послать дочери Але в лагерь, в ссылку ее браслеты с бирюзой. Бирюза — камень, меняющий цвет с голубого на буро-зеленый и даже черный. В мусульманском мире созерцание бирюзы приравнивалось к лицезрению Корана, бирюзу считали сильным талисманом успеха и счастья. В Европе XV–XVI веков бирюзу носили больше мужчины, она считалась талисманом против падений[481]. В тридцатые годы Аля не носила колец, которые дарила ей мать; об этом Цветаева с огорчением писала А. Берг. Марине Ивановне казалось, что Аля недостаточно бережно обращалась с украшениями. Возможно, в те годы Алина небрежность была обусловлена сложными отношениями с матерью. В стихотворении «Но тесна вдвоем…» (1922) Цветаева написала о том, что в час страшного суда человек предстанет без всяких земных украшений. Может быть, ей хотелось прислать Але то, что доставляет радость, дает верить вЖизнь, что-то волшебное, магическое, способное победить зло и помочь уцелеть!
О сто моих колец…
«1911 год. Я после кори стриженная. Лежу на берегу, рою, рядом роет Волошин Макс.
— Макс, я выйду замуж только за того, кто из всего побережья угадает, какой мой любимый камень.
— Марина! (Вкрадчивый голос Макса) — влюбленные, как тебе, может быть, уже известно, — глупеют. И когда тот, кого ты полюбишь, принесет тебе (сладчайшим голосом) … булыжник, ты совершенно искренне поверишь, что это твой любимый камень!
— Макс! Я от всего умнею! Даже от любви!
А с камешком сбылось, ибо С. Я. Эфрон, за которого я, дождавшись его восемнадцатилетия, через полгода вышла замуж, чуть ли не в первый день знакомства отрыл и вручил мне — величайшая редкость! — генуэзскую сердоликовую бусу, которая и по сей день со мной» (IV, 150) — сообщает Цветаева в «Истории одного посвящения». Сердолик, оранжевато-красный счастливый камень, предохраняющий от споров, ссор, нервных болезней[482] Цветаева любила, потому что во времена Наполеона популярны были печатки с сердоликом или агатом, с халцедоном. У Наполеона[483] был перстень из халцедона. Много читала Цветаева об эпохе Наполеона, может, поэтому, так полюбила и браслеты, бывшие особенно популярным украшением в наполеоновскую эпоху[484], правда, у нее, обожавшей свои серебряные украшения, не было никакой страсти к роскоши: по свидетельству А. И. Цветаевой, перед замужеством, когда шел раздел разного добра, наследства умершей матери, драгоценности сестры поделили «легко, равнодушно». Бриллиантовые серьги были одни, и разделили их поодной: серег обе неносили. Поссорившись, в один и тот же день понесли их продавать[485]. А. И. Цветаева пишет о любви сестры к старине и о своем свадебном подарке Марине — «волшебном» аместистовом ожерелье, в котором Марина на фоне инкрустации[486] (фото 1924–1925 гг.). Аметист — фиолетовая разновидность кварца. При посвящении в сан кардинала посвященному вручалось кольцо с аместистом. В древние времена аметист считали амулетом от опьянения. В средние века его дарили любимым.[487].
М. Л. Слоним о цветаевской страсти к украшениям вспоминал: «Она очень любила красоту. <…> любила эти
