по ночам одной ползать, – перекрикивая шум мотора, сказал предводитель байкерской «стаи».
Я послушно села в машину и со скоростью рьяной черепахи выжимала сорок на спидометре шкалы своего страха. Позади меня тащилась «стая», изредка равняясь со мной и подбадривая в решимости увеличить скоростной режим. К концу поездки я, чуть осмелев, более уверенно и не сбрасывая скорость, поворачивала на пугающих меня разметках дороги, каждый раз получая порцию одобряющих жестов от едущего рядом «вожака».
Подъезжая к кругу пересечения Балаклавского проспекта, байкерская группировка, сделав дополнительный круг, посигналила мне на прощанье и скрылась под рев своих моторов в направлении МКАДа.
После этой ночной поездки уверенность за рулем больше не покидала меня, и я спокойно вписалась в ритм жизни автолюбителей Москвы. Теперь мы могли путешествовать в выходные с детьми, знакомясь с удивительными местами подмосковного зодчества и храмовой культурой, время от времени наведываясь в Брянск к отцу.
***
Брянск, июль, 2006 год
– Пап, может, все-таки в Москву, по месту прописки? Мне так не наездиться к тебе в выходные по четыреста километров.
Мы с отцом вышли из душной палаты областной уездной больницы.
– Не поеду, сказал же уже раз, и закончим разговор. Три операции – и только деньги тратить, опять вот проблема с приживанием зонда… После первой, полостной, еле отошел, пусть мой «пламенный мотор» так уже доработает свое, нечего деньги тратить впустую, на детей потрать, – отец чуть ускорил шаг, явно нервничая.
Последние два года он сильно болел и стал еще больше раздражителен, остро ощущая, как из сильного мужчины, владеющего миром и контролирующего ситуацию, он превращается в немощного больного человека, и теперь его судьба в надежных руках дочери, которая, из последних сил влезая в кредиты, яростно сражается всеми возможными способами за его начавшее барахлить сердце.
– Пап, ты не заводи со мной эти разговоры, я заработаю, и мы с детьми не голодаем, я оплачу, у меня работа новая и проект, я справлюсь. Пойдем сядем на лавочку, ходить по жаре тебе нельзя.
Мы завернули в открытую калитку расположенного рядом с больницей храма и сели на лавочку в ожидании дочерей, которые побежали в местный магазин купить мороженое.
В церковном дворе была тишина, словно шум мирской суеты имел четкую границу и заканчивался ровно за пределами калитки, ведущей на территорию святого места.
– Надо соглашаться, давай осенью попробуем еще раз, – продолжала настаивать я. – Это другая клиника, и надо хотя бы…
Я старалась подобрать слова так, чтобы наш разговор не перешел в очередную ссору. Мои увещевания и уговоры бросить пить были нескончаемой темой наших дебатов, и на какое-то время отец прислушивался, но, почувствовав облегчение после очередной операции, снова брался за старое.
– Доктор не рекомендует, мол, резко бросать нельзя, и даже полезно для сосудов рюмочку-другую, по “капулечке”, – перебил мой спич отец.
«Да, по “капулечке” не получается, к сожалению, у тебя, пап, мера вся по “Марусин поясок”, как говаривал наш дед», – думала я, разглядывая лицо отца и боясь произносить очередные наставления, которые традиционно вызывали обиду, переходящую в игнорирование меня месяцами.
Разве ему интересно, как я выкручиваюсь и чего мне стоят финансовые вливания в нашу «бесплатную» медицину? Мне частенько приходилось срываться по звонку живущей в соседнем доме двоюродной тетки, чтобы увидеть, как проходит «самостоятельная реабилитация» отца, согласно только одной рекомендации врача по «капулечке»…
Я не заметила, как позади лавочки, на которой мы сидели с отцом, появился церковный служитель.
– Вы можете зайти в храм, свечи поставить перед службой, открыто.
– Не люблю я все это, – нервно произнес отец, видя, как служитель исчезает внутри.
– А где твой крестик? – оглядев открытый ворот рубашки отца, спросила я.
– Не прижилась дань этой новой моде на моей партийной груди, – попытался тот отшутиться. – Принесла сестра на длинном шнуре пару лет назад из местной Церкви. Но вот где-то снимал, что ли, в процедурных, то ли не надевал…
Он явно хотел завуалировать свое настоящее отношение бывшего атеиста к религии, свои закрадывающиеся после нескольких тяжелых операций сомнения, беспощадно рушившие все прежние постулаты, которым учили много лет партия и комсомол молодого перспективного выпускника МАИ.
– Ну, пойдем, если ты хочешь… Дети не потеряют нас, если не увидят? – отец явно цеплялся за последние аргументы.
– Не переживай, они четко знают правило остановки51, – улыбнулась я и, взяв отца под руку, направилась к дверям храма.
В церквушке было прохладно. Июльская жара изматывала жителей Брянска вторую неделю. В звенящей тишине потрескивали свечи. Я услышала, как глубоко вдохнул прохладный воздух обители отец. Всю прогулку он часто дышал. Не желающий хорошо приживаться клапан после очередного коронарного шунтирования не приносил облегчения.
– Посмотри, пап, иди сюда, – зашептала я стоящему посередине церкви отцу, – Икона Святой Тамары, посмотри какой лик красивый.
– Эта икона гостит у нас, – произнес неизвестно откуда взявшийся настоятель Храма.
Его манера бесшумно двигаться слегка напугала меня.
– Так звали мою маму, – вздрогнув от его резкого включения в наш с отцом разговор, произнесла я.
– Красивое имя, в честь грузинской царицы, ее обычно почитают сироты, вдовы и обездоленные. Можете поставить свечи, вон, позади вас лавка, матушка на обед ушла, вы положите деньги и возьмите сколько вам надо свечей, – произнес он и скрылся за дверьми алтаря.
Оставив отца стоять около иконы, я подошла к церковной лавке в углу храма. Отсчитав деньги за свечи и «записочки», я вдруг увидела за стеклом продающиеся крестики. Один из них сразу привлек мое внимание: последние минуты Христа на распятии были изображены в золоте, а сам фон креста выполнен из серебра.
– Что-то понравилось?
Я, опешив, оторвала глаза от стеклянной витрины и увидела опять непонятно как материализовавшегося из ниоткуда настоятеля храма – он стоял по другую сторону витрины.
– Мне вот этот крестик, пожалуйста, – шепотом произнесла я, наблюдая, как ловко отрезает этикетку от изделия служитель.
– Скоро народ будет собираться, у вас еще есть время, потом закрою на полчаса перед службой, – известил меня он, аккуратно расправляя и подавая мне цепочку, на которой висел крест.
Я повернулась к оставленному мной у иконы отцу и увидела, что все это время он не сдвинулся с места.
Тихонько ступая, словно боясь нарушить тишину, я подошла к нему. Отец стоял, стиснув скулы, словно застывший горный великан с седовласой снежной вершиной. Слезы текли по уголкам его глаз. Я смотрела на него, боясь пошевелиться, зажав крестик в руках с такой силой, что он стал впиваться мне в ладошку. Так мы стояли минут десять. Боль заставила меня первой выйти
