Виноградов от имени партии предложил Богрову, в видах своей реабилитации, совершить террористический акт, указав на возможность убийства Кулябки или другого лица, по собственному усмотрению, во время предстоящих Киевских торжеств. Последним сроком исполнения этого ультиматума Виноградов назначил 5 сентября. По словам Богрова, выхода у него не оставалось, и он должен был принять предложенные условия. Отлично понимая, что для осуществления задуманного им преступления могут оказаться полезными связи его с охранным отделением и доверие, всегда оказывавшееся ему подполковником Кулябкой, Богров решил возобновить с ним сношения, измыслив рассказ о готовящемся будто бы покушении на жизнь Министров Столыпина и Кассо».
Анархист Пётр Лятковский действительно существовал, и через несколько дней после выстрелов в Киеве на основе показаний уже казненного Богрова киевские жандармы его арестовали, продержали полгода в той же тюремной камере, что и Богрова, и выпустили за отсутствием улик. В мемуарах Лятковский признал, что хорошо знал Богрова. Но обстоятельства их последней встречи изложил совсем иначе. Богров пожаловался ему, что товарищи подозревают его в провокаторстве, в связи с чем Лятковский предложил ему реабилитироваться. Богров по поводу возможных способов реабилитации не без иронии заметил: «Так вот, пойти и сейчас же на перекрестке убить первого попавшегося городового?» – и предложил, по словам мемуариста, более надежный способ: «Осенью (1911 года), как ему известно, будут в Киеве военные маневры, на которых будет Николай, а с ним, понятно, и Столыпин, до которого он предполагает добраться через свою связь с киевским обществом. Вы и товарищи еще об мне услышите».
Создается впечатление, что Богров стремился добиться от Лятковского санкции со стороны анархистов как партии на акцию по «реабилитации», но так и не получил её. И речь шла лишь об убийстве Столыпина.
Видный анархист Вячеслав Виноградов по кличке Степа за убийство офицера получил 15 лет каторги, но из Сибири бежал за границу. Похоже, рассказ Богрова о Степе – чистый блеф. Есть серьезные основания полагать, что в 1911 году Виноградов в Россию не возвращался. По агентурным данным, в 1910 году он собирался уехать в Южную Америку. Брат Богрова Владимир после революции категорически отрицал возможность того, что 16 августа 1911 года Виноградов будто бы посетил их. Признания о встречах с Лятковским и Виноградовым понадобились Богрову только для того, чтобы уверить судий, будто он действовал как бы от имени анархистов.
Существует, правда, версия, что, будучи юристом, Дмитрий Григорьевич подобными признаниями пытался отсрочить приведение в исполнение смертного приговора. Раз у террориста оказались сообщники, возникала необходимость в доследовании. Однако вряд ли убийца Столыпина был столь наивен.
Если Лятковский действительно попал в очень скором времени в руки полиции, то поиски Виноградова, что прекрасно знали судебные следователи, вполне могли затянуться если не до греческих календ, то до мартовских ид – революции 1917 года. Никто не стал бы откладывать казнь преступника, промедление с которой грозило массовыми беспорядками, ради призрачной надежды когда-нибудь устроить ему очную ставку со Степой.
Эпизод с растратой партийных денег, как и встреча с Лятковским, не были полностью придуманы подсудимым. В 1908 году борисоглебские максималисты, ограбив купеческую лавку, 2 тысячи рублей из добычи передали Богрову в Киев. Эти деньги, по его утверждению, были истрачены на закупку динамита и браунингов. Анархисты настаивали, что за Богровым долг в 520 рублей. В конце концов Богров взял эту сумму у отца и вернул, указав, однако, что платит дважды. Таким образом, конфликт с партией на финансовой почве к моменту убийства Столыпина у Дмитрия Григорьевича уже был исчерпан. О нем было довольно хорошо известно, отчет Богрова по данному делу публиковался в нелегальном анархистском журнале «Бунтарь», поэтому версия о растрате как причине давления на будущего террориста могла показаться правдоподобной.
По свидетельству Е.Е. Лазарева, эсеры с кличками Николай Яковлевич и Нина Александровна существовали на самом деле, а не были выдуманы, как показывал Богров на допросе. Однако Егор Егорович даже много лет спустя отказался назвать их подлинные имена. Богров использовал подлинные клички революционеров, чтобы придать рассказу о готовящемся покушении на Столыпина дополнительную достоверность в глазах жандармов. Вероятно, он полагал, что начальник петербургской охранки фон Коттен располагает данными об этих лицах и в этой части подтвердит сообщение. Таких данных не оказалось, но цейтнот, в котором действовали ответственные за охрану в дни киевских торжеств, и недоверие фон Коттена к Кулябко и Курлову все равно позволили Богрову достичь своей цели.
Лазарев поведал еще об одном крайне любопытном факте. Летом 1910 года Богров встречался с ним в Петербурге. Во время встречи «Богров прошелся несколько раз по комнате и потом, подойдя близко ко мне, вдруг выпалил: “Я решил убить Столыпина”. – “Чем он вас огорчил?” – спросил я, стараясь не показать свое удивление». Богров постарался убедить собеседника в серьезности своих планов и добавил, что просит от эсеров не помощи в организации покушения, а только санкции ЦК партии на задуманный теракт, поскольку «выкинуть Столыпина с политической арены от имени анархистов» он не может, «потому что у анархистов нет партии, нет правил, обязательных для всех членов».
Лазарев поостерегся сразу принять предложение Богрова и навел о киевлянине справки. Адвокат Кальманович, от которого Богров и принес Лазареву письмо, послужившее поводом к знакомству, охарактеризовал Богрова самым благоприятным образом. Однако один из киевских друзей Лазарева посоветовал с Богровым не связываться из-за слухов о его недостаточной «революционной стойкости». Поэтому на второй встрече Лазарев будущему террористу в санкции эсеров отказал, мотивировав это следующим образом: «Если нужно устранить Столыпина с политической сцены, то партия это должна взять на себя сама, и акт совершить должны её собственные члены, а не анархисты».
Наибольшую славу Богрову принесло бы убийство императора. Но целью Богрова был именно Столыпин, о чем свидетельствует не только Лазарев, но и другие мемуаристы. Бэлла Барская вспоминала разговор с Богровым весной 1910 года, когда услышала от него поразительное признание: «Я ненавижу одного человека, которого я никогда не видел. – Кого? – Столыпина. Быть может, оттого, что он самый умный и талантливый из них, самый опасный враг, и все зло России от него». Жена старшего брата Богрова Владимира передавала ряд семейных разговоров, когда отец и старший брат ругали карательную политику Столыпина, пресловутые «столыпинские галстуки», но высоко ставили его как реформатора: «Митя соглашался с ними в этой оценке, но говорил, что именно поэтому-то Столыпин и опасен для России: все его реформы правильны и полезны в частности, но не приведут к тем глубоким переменам, к тому полному и крутому повороту, если не перевороту, который России
