class="p1">— А вы? — обратился мужчина к Лиоре. — Может, вы знаете идиш? Молодые сейчас изучают. В прошлом году к нам приезжали студенты из Америки, со своим профессором — снимали с нами интервью.
— Мой идиш еще хуже, чем его, — сказала Лиора.
— А что у вас с шахматами?
— С шахматами лучше.
— Тогда сыграйте с нами. Нам, старым какерам[32], будет приятно пообщаться с такой хорошенькой девушкой.
— Простите, но сегодня не смогу, — сказала Лиора.
— Сегодня не сможете, а завтра тем более, — мужчина ничуть не огорчился. — Придется нам ждать до пришествия Машиаха!
— И тогда все мы будем играть в шахматы и говорить на идише! — сказал Котлер.
— Поскорей бы он пришел! — сказал старик.
Он возвратился к своим товарищам, а Котлер и Лиора остановились перед последней дверью. Котлер постучал, и женский голос сказал:
— Войдите.
За дверью оказалась приемная — два пустых стола, на них телефоны и компьютеры. Радио негромко передавало программу по заявкам на русском языке. Похоже, речь шла о том, есть ли жизнь на других планетах. Научный эксперт склонялся к мысли, что есть.
Дверь между столами вела в кабинет. Она была открыта. За большим столом сидела женщина и смотрела на Котлера. В пепельнице у ее локтя дымилась сигарета. Она взяла ее и жестом пригласила Котлера и Лиору войти.
— Садитесь, — сказала она. — И пожалуйста, закройте дверь в коридор.
Котлер и Лиора сели на стулья напротив нее.
— Не возражаете, если я буду курить? — спросила она, так и не поднося сигарету ко рту.
— Курите, — сказал Котлер.
Она подошла к окну и приоткрыла его.
— На улице жарко, а кондиционеров нет, вот я и держу окно закрытым. Но это немного вытянет дым.
Вернувшись на место, она ловко стряхнула пепел и сделала знак, что готова слушать. Котлер видел многих хозяек таких кабинетов — все они были похожи. Строгие, расчетливые, рачительные, привычные к бесконечным просьбам. Холодные, но не злые. Матери бедных семейств, способные обходиться малым.
— Итак, господин Котлер, чему обязана такой честью? — спросила Нина Семеновна, если и заискивая перед ним, то самую малость. — По телефону вы были крайне лаконичны.
— Спасибо, что согласились так срочно нас принять.
— Не каждый день мне звонит сам Барух Котлер. Как я уже сказала, для меня это честь. Надеюсь, вас не смутит, если я скажу, что вы для меня герой.
— Очень даже смутит. Но всегда приятно, когда тебя помнят. Особенно когда ты уже канул в безвестность.
— Насчет вашей безвестности я сильно сомневаюсь.
— Ничего страшного в этом нет. Времена меняются. Раньше я по «Хеседу» неузнанным пройти бы не смог.
— А вас не узнали?
— Ни ваш охранник, ни мужчина в коридоре — он вообще усомнился в том, что я еврей. Это спускает с небес на землю. Что очень даже неплохо.
— У людей по горло своих проблем, они ими заняты.
— И имеют на это полное право, — сказал Котлер.
Нина Семеновна сделала затяжку и перевела взгляд с Котлера на Лиору.
— Прошу прощения, — сказал Котлер. — Я вас не представил. Это Лиора Розенберг.
— Знаю, — сказала Нина Семеновна. — Я читаю газеты.
— Ясно, — сказал Котлер.
— Значит, ответ на великую загадку «Куда они направились?» звучит так: «В Крым».
— Да, в Ялту. Потянула ностальгия по детству. Неудачный был выбор.
— Почему неудачный? Ялта, Крым по-прежнему красивы. Не вижу ничего плохого в такого рода ностальгии. Почаще бы она у евреев возникал а. Мы не Одесса. К нам мало кто приезжает.
— Согласен. В Крыму красиво. Только не ко времени мы сюда приехали. Все наши планы полетели кувырком. Произошла, знаете ли, одна совершенно невероятная встреча…
Больше ничего добавлять не нужно, понял Котлер; отрывочных сведений Нине Семеновне хватило, чтобы у нее сложилась вся картина. Вскользь упомянутая Ялта. Невероятная встреча. Их появление у нее в кабинете. Ее лицо на глазах окаменело. И до Котлера дошло, что ее небывалое радушие было вызвано исключительно скандалом, о котором она прочитала в газетах. Мысль о том, что их визит связан с Танкилевичем, ей в голову не приходила.
Семнадцать
Танкилевич наклонился над цинковой ванной во дворе. В ней лежали листки — копия его письма к Хаве Марголис. Коробок со спичками был наготове. Это письмо надлежит сжечь. Он долго его хранил — глупо обманывал себя. Воображал, что после его смерти дочери найдут это письмо, и им откроется правда об их загадочном отце. Это утешало. То, в чем он не мог признаться при жизни, они прочтут после смерти, в его собственном изложении. После безрезультатной поездки в больницу Танкилевича охватило желание перечитать письмо, и он отыскал его в кабинете. Давным-давно он не брал его в руки. Как отослал десять лет назад, так с тех пор к нему и не прикасался, хотя до последней, кажется, запятой помнил все, о чем в нем говорилось.
Перечитал — и отправился за спичками.
Тем временем Светлана без сил лежала на диване. Глаза она прикрыла рукой. Так с дивана и раздавала указания — сначала попросила не шебуршить в соседней комнате, а увидев, что он идет во двор, стала умолять сидеть дома.
Прочитав письмо, Танкилевич вспомнил то, что сумел вытеснить из памяти. Он действительно помнил почти каждое слово, но забыл, почему он вообще это письмо написал. Меж тем причина, цель его письма постыдно проглядывали в каждой строке. Письмо он написал вскоре после того, как умер брат. Как же он об этом забыл? Написал, оказавшись в отчаянной нужде. Отсюда этот выспренний, требовательный тон. Теперь он вспомнил. Первым делом он тогда обратился к Хаве Марголис: «Прости, пощади, спаси», — а когда она не ответила, кинулся к Нине Семеновне. Письмо его было воплем человека слабого, он таких презирал. Не таким хотелось ему предстать перед дочерями. Лучше вообще ничего не оставлять.
Не успел он чиркнуть спичкой, как в доме зазвонил телефон. Сам не зная почему, повинуясь какому-то внутреннему голосу, он так и остался стоять с зажженной спичкой. После второго звонка Светлана взяла трубку. Танкилевич ждал. Бросил спичку на сухую, потрескавшуюся землю, тщательно затоптал. Вскоре из дома с трубкой в руке выскочила Светлана.
— Тебя, — задыхаясь, выпалила она.
Танкилевич взял трубку и услышал голос Нины Семеновны. Она сказала:
— Господин Танкилевич, я тут подумала над нашим разговором.
— Да, — сказал Танкилевич.
— И решила смягчиться, — сказала Нина Семеновна, тон ее при этом оставался железным.
— Почему? — спросил Танкилевич.
— Вы бы лучше не вопросы задавали, господин Танкилевич, а сказали спасибо.
— И все-таки хотелось бы знать, — уперся Танкилевич.
— Почему?
