— Нет, — сказал Гольдер.
Он резким движением наклонил абажур, направив весь свет на лицо сидевшего напротив него за столом Шимона Маркуса, и несколько мгновений рассматривал его смуглое удлиненное лицо. Стоило Маркусу заговорить или моргнуть, и на нем появлялись складки и морщины, подобные ряби на глади темных вод. Но сонные, с тяжелыми веками, семитские глаза не выражали ничего, кроме скуки и спокойного безразличия. Лицо Маркуса напомнило Гольдеру глухую стену. Он осторожно опустил гибкую металлическую ножку лампы.
— По центу, Гольдер. Ты все посчитал? Цена хорошая, — произнес Маркус.
— Нет, — тихо повторил Гольдер.
И добавил:
— Я не хочу продавать.
— Маркус рассмеялся, блеснув в темноте золотыми коронками.
— Сколько стоили твои знаменитые нефтеносные участки, когда ты покупал их в двадцатом году? — с иронией спросил он гнусавым голосом, привычно растягивая слова.
— Я покупал по четыре цента. Если бы эти мерзавцы-большевики вернули участки нефтяникам, дело было бы очень выгодным. Меня подпирал Ланг и его компания. Уже в тринадцатом году дневная добыча на промысле в Тейске составляла десять тысяч тонн… Поверь мне на слово. После Генуэзской конференции мои акции подешевели с четырехсот до ста двух центов за штуку… Потом… — Он махнул рукой. — Но я не стал продавать… В тот момент денег хватало.
— Конечно. Но теперь-то ты понимаешь, что сейчас, в двадцать шестом, твои российские месторождения — сплошная головная боль? Понимаешь или нет?! Думаю, у тебя нет ни средств, ни желания заниматься их эксплуатацией лично… Употребить их можно только для игры на бирже… Так что цент — хорошая цена.
Гольдер долго тер опухшие от плававшего по комнате табачного дыма веки.
— Нет, не хочу, — снова повторил он, понизив голос почти до шепота. — Я продам, когда «Тюбинген Петролеум» заключит тот договор по Тейской концессии, о котором ты думаешь.
Маркус ограничился приглушенным возгласом:
— Ну да, конечно!
Гольдер, не торопясь, продолжил:
— То дело, которое ты уже год пытаешься провернуть за моей спиной, Маркус… Тебе обещали хорошую цену за мои акции после подписания договора?
Он замолчал. Сердце, как это бывало всегда в предвкушении победы, бешено колотилось, отдаваясь в груди сладкой болью. Маркус медленно раздавил сигару в набитой окурками пепельнице.
В голову пришла неожиданная мысль: «Предложит поделить деньги пополам — ему крышка».
Он наклонил голову, чтобы лучше слышать Маркуса.
После короткой паузы тот спросил:
— Сыграем на пару?
Гольдер скрипнул зубами.
— О чем ты? Нет.
Маркус прошептал, опустив ресницы:
— Не стоит наживать еще одного врага, Гольдер. У тебя их и так предостаточно.
Они сидели у старинного, в стиле ампир стола красного дерева. Свет лампы падал на бледные руки Маркуса. Его длинные, тонкие, украшенные тяжелыми перстнями пальцы едва заметно дрожали, царапая столешницу и раздражая слух собеседника.
Гольдер улыбнулся:
— Ты больше не опасен, малыш…
Маркус помолчал, разглядывая наманикюренные ногти.
— Давид… подумай… все в пополаме! Мы связаны двадцать шесть лет. Начнем все с чистого листа. Будь ты здесь в декабре, когда ко мне обратился Тюбинген…
Гольдер нервным жестом дернул телефонный шнур, обмотал его вокруг запястий.
— В декабре, — повторил он, изменившись в лице. — Конечно… как любезно с твоей стороны… вот только…
Он замолчал. Маркус не хуже него знал, что в декабре он был в Америке, пытался добыть деньги для «Гольмар», той самой компании, что столько лет сковывала их одной цепью, как каторжников. Но Гольдер ничего не сказал, и Маркус продолжил:
— Еще есть время, Давид… Так будет лучше, поверь мне… Хочешь, проведем переговоры с Советами вместе? Легкими они не будут. Комиссионные и прибыль поделим пополам, идет?.. Думаю, это честное предложение… Давид… Не молчи!.. В противном случае, мой дорогой…
Маркус замолчал, ожидая, что Гольдер ответит согласием или оскорблением, но тот молчал, тяжело, со свистом дыша. Маркус прошипел:
— Имей в виду, на «Тюбингене» свет клином не сошелся…
Он дотронулся до вялой руки Гольдера, как будто хотел разбудить его…
— Есть другие компании, более молодые и… не чурающиеся спекулятивных операций, — продолжил он, тщательно подбирая слова. — Они не подписывали нефтяной договор двадцать второго года, им плевать на бывших управомоченных, в том числе на тебя… Они могли бы…
— Ты об «Амрум Ойл»? — спросил Гольдер.
— Тебе и это известно? — воскликнул Маркус. — Что же, старина, мне жаль, но русские пойдут на договор с «Амрумом». Раз ты отказываешься сотрудничать, сиди на своих тейских акциях хоть до дня Страшного суда, можешь даже забрать их с собой в могилу…
— Русские не подпишут этот договор.
— Они уже подписали! — выкрикнул Маркус.
Гольдер нетерпеливо отмахнулся.
— Знаю. Промежуточное соглашение. Москва должна была ратифицировать его через сорок пять дней. Вчера. Но поскольку этого не произошло, ты забеспокоился и явился ко мне, решил сделать еще одну попытку…
Он закашлялся.
— Все очень просто. Два года назад, в Персии, «Амрум» увел у «Тюбингена» нефтеносные участки и теперь скорее сдохнет, чем уступит. До сегодняшнего дня ему было нетрудно выдерживать характер. Еврейчика, который вел с тобой переговоры от имени Советов, перекупили. Звони, сам все узнаешь…
— Врешь, свинья!
— Позвони и проверь.
— А… старик… Тюбинген… он знает?
— Да. Само собой разумеется.
— Это твоих рук дело, негодяй! Проклятый подлец!
— Моих, моих. А чего ты хочешь, вспомни… Прошлогоднее дело с мексиканской нефтью, история с мазутом трехлетней давности… сколько миллионов перекочевало из моего кармана в твой? Разве я сказал хоть слово? Нет. Я ни в чем тебя не упрекнул. И потом… — Гольдер как будто подбирал в голове новые аргументы, но решил не утруждать себя и прошептал, нетерпеливо передернув плечами: — Дела…
Это прозвучало так просто, как если бы он назвал вслух имя грозного бога…
Маркус мгновенно умолк. Он взял со стола пачку сигарет, открыл ее, аккуратно чиркнул спичкой.
— Почему ты куришь эти мерзкие «Голуаз», Гольдер? При твоем-то богатстве… — спросил он.
Гольдер не счел нужным отвечать, Он смотрел на трясущиеся руки Маркуса взглядом охотника, отсчитывающего последние мгновения жизни раненого зверя.
