ну же, рассказывай.
— Они выкинули меня.
— Кто?
— Мои братья. Все четверо.
— Наверное, они просто играли с тобой, — отец встретился на миг взглядом и снова отвел глаза.
— В окно, которое выходит в пропасть, — произнес я твердо.
Родители смотрели на меня с неверием.
— Это невозможно…
— Невозможно что? Что меня выкинули? Или что я остался жив? — спросил я.
Мама прижала ладонь к моему лбу.
— Он весь горит! — воскликнула она.
Отец взял меня за ладонь.
— Проклятье… А как ты дошел досюда?
— Обогнул утес. Шел чуть больше часа.
— Смотритель знает?
— Нет.
— На снегу наверняка остались следы, — отец хмуро глядел на мать.
— Я вызову небольшую метель, всё заметет, — сказала она.
— Но он мог уже увидеть, — отец глянул на меня и я увидел на его лице странное выражение. Выражение готового пойти на всё.
— Тео, сейчас не до этого. Нам надо срочно домой.
Мать достала из своей сумки какой-то пузырек. Отец принес стакан с водой, туда капнули несколько капель и дали мне выпить. У меня поплыло сознание и я отключаясь, свалился на диван. Отец, завернув меня в плед, взял на руки и потащил к выходу.
Глава 15
Я проснулся в купе поезда. За окном мелькали предгорья, пролетали мимо небольшие городки, леса и поля. Я не сразу сообразил, что мама, сидевшая напротив, о чем-то спрашивает меня. Голова была словно набита ватой.
— Харди, ты как себя чувствуешь?
Я посмотрел на своё перебинтованное запястье, почему-то одно на этот раз, скользнул взглядом по сидевшему рядом с матерью старшему брату, что мрачно наблюдал за мной. Глянул на сидевшего рядом со мной отца.
— Куда мы едем? — спросил я.
— Ты не помнишь? Вчера мы собрались вместе и наконец решили, что нам пора переезжать.
— Куда?
— В замок Хоэцоллерн.
— Мне нравилось на Шафберге.
— С удовольствием отправим тебя обратно, — процедил сквозь зубы старший брат.
Показалось, что внутри закрутился черный вихрь. Я ощутил как меня переполняет ненависть к брату и желание его убить. Только я всё никак не мог вспомнить за что. Я прикусил губы, словно боль могла пробить проклятый барьер к моей памяти. И увидел как бледнеет мать.
— Харди…
На столик между нами закапала кровь. Мать вжалась в спинку сиденья. Брат спешно отодвинулся от меня подальше.
— Эгихард, — произнес отец. — Достань платок и вытри кровь. Аккуратно.
Ему удалось сказать этот так, что голос почти не дрогнул. Но я разобрал в нем страх. Я поднялся, облизнув губы и ощутив соленый вкус, шагнул в сторону брата.
— Харди! — крикнул мне в спину в отчаянии отец.
Брат забился в угол и на его его лице проступил отчаянный ужас.
— Отец! Да сделайте же с ним что-нибудь!
— Я сам с тобой что-нибудь сделаю, ублюдок, — произнес я.
Сказал чуть в сторону, и кровавые капельки попали на обшивку сиденья, а не на позеленевшее лицо брата. После этого я достал платок, вытер кровь с губ и со столика и вышел вон.
Прижимая платок к ране, я пошел по коридору в сторону туалета. В уборной я долго умывался холодной водой. Посмотрел в зеркало и не увидел на губах ран.
— Что происходит? — спросил я себя.
Моя жизнь казалась кусочками пазла, большая часть которого отсутствовала. Но еще с большим ужасом я осознал, что раньше мне и в голову не приходило задавать подобные вопросы: почему я ни черта не помню? Словно я жил в состоянии странной прокрастинации, занимаясь чем угодно, только лишь бы не задумываться о причинах провалов в памяти.
Я хорошо помнил лето и осень на Шафберге. Как гулял по горам, читал книги, иногда добирался до озера, купался там. Всегда один. Иногда я останавливался у смотрителя. Он поил меня чаем, собранным из горных трав. Но мы ни о чем с ним не говорили, перекидываясь лишь приветствиями, несколькими словами о погоде и прочими банальностями.
Что было до этого лета? И что было вчера? Я снова бросил в лицо пригоршни ледяной воды. Закрыл глаза. В памяти мелькнул снег, полная луна и то, как я упал в пропасть. И я вспомнил, что случилось накануне. Вспомнил, как мне дали что-то выпить, что отключило меня. Но зачем? Зачем это делали мои родители? Я не понимал.
Я вышел из туалета, остановился в коридоре, задумчиво смотрел в окно. Минут через пять ко мне подошла мать.
— Харди, ты успокоился? Покажи рану.
— Все уже зажило. Только я не понимаю, зачем? И что вы делаете со мной?
Я посмотрел на мать и увидел на ее лице крайнее изумление.
— Эгихард, — произнесла она с нажимом. — Ты не осознаешь, что говоришь со мной на языке, который я не знаю? Что ты сказал сейчас и брату в купе?
— Что он ублюдок.
— Харди! — на лице матери едва ли не отчаяние отразилось.
Я потер лоб. На каком языке я говорил? Я не знал. Поглядел на мать и предпринял еще одну попытку изъясниться понятно.
— Я сказал брату, что он ублюдок.
На лице матери изумления стало больше.
— Харди… я шестнадцать лет ни с кем не говорила по-гэльски. С тех самых пор, как уехала из Ирландии.
— Зато ты теперь меня понимаешь, — заметил я.
— Ты не должен так говорить со своим старшим братом…
— Брату надо знать свое место, — я глянул на нее так и увидел, как лицо ее снова заливает молочная бледность.
— Ты что-то вспомнил? — выдавила она из себя и едва не попятилась.
— Что вы сделали со станционным смотрителем? — спросил я.
— Ничего.
— Хватит мне врать, — произнес я.
Мать испуганно оглянулась в сторону купе, где остался отец с братом.
— Эгихард, я хочу чтобы ты знал: всё, что мы делали, только ради твоего блага. Смотритель видел следы, которые вели от пропасти, а не от дома. Он мог кому-нибудь рассказать и подвергнуть всех нас опасности. Отец не мог оставить его в живых.
— Как отец это сделал?
Мать молчала.
— Мне вернуться в купе и спросить брата, почему он ради моего блага выкинул меня в пропасть? — спросил я.
— Мы принесли
