конца не мог…
Дом стоял на самом въезде в деревню, выделяясь, издали среди прочих домов, новой крышей из металлочерепицы, свежей розовой побелкой, ухоженным палисадником с цветами и фигурками гномов перед окнами, дорожкой из крупной плитки, выложенной от обочины дороги до самой калитки. Отец уже ждал его, сидя на лавочке с неизменной сигаретой во рту. На нём был старый, вытянутый свитер, выцветшие камуфлированные штаны и растоптанные берцы, перепачканные навозом. Никита, по седеющей от первых заморозков, но ещё живой, зелёной травке, что росла у забора и вокруг дорожки, аккуратно подъехал. Остановил машину, упёршись мощным бампером в ворота рядом с калиткой. Отец, широко и радостно улыбаясь, уже спешил навстречу, издали протягивая руку, и отчётливо выговаривая своим командирским голосом:
– Здорово, Никита, сынок! Давно не был… Мы по тебе уже соскучились! На неделе поросёнка закололи. Хо-о-рошая такая молоденькая свинюшка была! Сдали оптом перекупщику, а себе оставили вырезку – на шашлычок и сало засолили. Знаешь, как Шурочка умеет сало готовить? О-о-о! Во рту тает!
Никита слегка покривился: от отца несло навозом, и руки у него были немыты, под ногтями – чёрные, кривые полоски. От парящей кучи жома, сваленной недалеко от дома и недавно привезённого с сахарного завода, где директором был хороший отцовский приятель, не забывающий старой дружбы – тоже воняло чем-то острым, неприятным. Две коровы стояли, словно прилипшие возле кучи и жевали, жевали, эту серую массу, не переставая.
Никита пожал отцовскую руку, твёрдую, как железо и мозолистую, отметив про себя, в который раз, что раньше его ладонь была просто крепка. Затем кивнув на коров, спросил:
– Молоко жомом вонять не будет?
– А я их сейчас отгоню, – усмехнулся отец, – полакомились немного, и хватит, – он взял длинную палку и, совсем, как деревенский пастух заорал, замахиваясь:
– А ну, пошли! Пошли, заразы, пока не лопнули! – и погнал их на выгон за домом.
Никита стоял и ждал, пока отец вернётся, не желая входить на двор без него и лишний раз оставаться один на один с Александрой. Он чувствовал, как стесняется и боится его женщина, как испытывает, что-то, вроде чувства стыда и вины перед ним. Хотя Никита всегда старался, уважая выбор отца, быть с ней вежливым и холодно-приветливым. Отец вернулся, вертя между пальцами палку, будто пропеллер. Аккуратно прислонил её к стене дома, нажал на рычаг запора калитки:
– Идём! – бодро произнёс он. – Покажу тебе, какая антоновка уродилась! Сила, а не яблоко, ветки ломает!
Огород необъятный, и весь вспахан. Отец давно уже приобрёл мотоблок, чтобы не ломать копкой лопатой спину себе и своей женщины. Деньги у него были… Вокруг плодовых деревьев, правда, земля была вскопана вручную, аккуратно, чтобы не повредить густую, шелковистую травку, росшую под ветвями. Среди зелёных, густых травинок уже золотились упавшие антоновки и алели, словно грудка у снегиря, плоды пепина. Тут же, в определённом порядке, расположились несколько ульев.
Октябрьское ясное утро набирало силу, превращаясь в тёплый полдень, ещё жужжали пчелы, хотя делать им, вроде бы было нечего, но летали, наверное, наслаждались последними погожими деньками.
– Ты заночуешь у нас? – озабоченно спросил отец и с надеждой взглянул на Никиту.
Никите не хотелось, но видя, как напрягся отец в ожидании ответа, сказал неуверенно:
– Можно…
– Ну и хорошо! – отец сразу оживился, засиял. – Как вечереть начнёт, ульи в зимний сарай затащим. А то, холода обещают скоро. А потом – шашлычок сообразим! Я его знаешь, как делаю? Пальчики оближешь! Пойдём в дом, позавтракаем…
Александра возилась на кухне, увидев Никиту, всполошилась, виновато заулыбалась, а озёра-глаза испуганно расширились.
– Здравствуй, Саша, – заставив себя приветливо улыбаться в ответ, произнёс Никита.
– У-ум! – поклонилась она слегка.
Как и все глухонемые, женщина умела свободно читать по губам.
– Шурочка, а сделай-ка нам яичницу с молодым салом, – раздельно проговорил отец, – мы с Никитой завтракать будем!
– Эм? – спросила немая, показывая на стаканчики, стоящие на кухонной полке и тыча пальцем в пол, где находился лаз в погреб, в котором хранился выгнанный, очищенный по всем правилам и настоянный на разнообразных травах и ягодах, самогон. Отец не пил уже давно, но самогон выгонял из интереса к самому процессу, и держал для гостей.
– Не-ет! Это вечером, – с улыбкой помотал отец головой. – Нам пчёл надо будет в сарай перетаскивать.
Александра засветилась лицом и понимающе закивала.
Смеркалось по-осеннему, рано. Александра пошла на выгон – отвязывать и загонять скотину в хлева, остро пахнущие, несмотря на то, что их регулярно чистили. Отец, провожая взглядом немногочисленное, смешанное стадо, махнул рукой:
– Со следующей недели начну обзванивать перекупщиков. Надо к ноябрю весь этот скотный двор ликвидировать. Оставлю коровку помоложе, да двух козочек – на молоко и сыр, и кур Я тебе домой козьего сыру дам… Объедение!
Когда начали перетаскивать ульи, плотно закрыв летки, встревожено и дружно гудевшие несметным количеством пчёл, отец, вдруг, ойкнул и прохрипел:
– А ну, сынок, давай-ка поставим.., – и схватился рукой за левую сторону груди.
– Ты чего, пап? – встревожился Никита.
– Щемит что-то… Вот здесь, – отец нахмурился, присел на деревянную колоду, измазанную высохшей кровью – на ней рубили головы домашней птице.
Долго и тяжело дыша, сидел. Потом полез в карман за сигаретами. Никита быстро подошёл, молча, отобрал пачку.
– Не кури, пап! Это сердце у тебя… Надорвался ты здесь, на этом крестьянском труде! На что тебе всё это? И скотина, и картошка, и морковка, и лук… Ты же не молодой! Ну, завёл курочек, клубничку посадил, капусту-морковку, для себя! И живи себе, наслаждайся свежим воздухом, природой. За грибами ходи, рыбку лови! Мёд качай потихоньку. На черта ты себя гробишь? Кому всё это? Мне? Мне не к чему! У меня всё есть, выше крыши…
– Значит, надо… – загадочно произнёс отец и нахмурился.
Оставшиеся ульи Никита перетащил вдвоём с сильной, как мужик, двужильной Александрой. Отец всё расслабленно сидел на колоде и, наблюдая за ними, проговорил устало:
– Хорошо, что мёд выкачен, осталось пчёлкам на зиму только. А то бы, неподъёмные ульи-то были.
Затем ушёл в дом – принять лекарство и полежать. Александра махнула рукой в сторону беседки, где стоял большой, добротный мангал и вопросительно промычала:
– Ум-му?
Никита кивнул утвердительно. Молодая отборная свинина была уже нарезана крупными кусками и замаринована в самогоне, настоянном на чоборе, с луком и специями. Она принесла откуда-то топор, махнула рукой на обрезанные сучья сливы и вишни, достала из кармана старой, провонявшей хлевом фуфайки спички, и, протянув их Никите, пошла в дом.
В беседку отец провёл электричество, и было очень удобно
