Красный дождь в апреле
I
— Вы единственный, кто знает его в лицо.
— Так точно. Мы служили в одном полку!
— Он будет в городе завтра или уже сегодня. Вот вам и…
— Извините полковник, но я в таком состоянии, что не в силах…
— Нонсенс, голубчик! Будьте последовательны, Борис Всеволодович, не забывайте, что вы русский офицер!
— Да, офицер, но не… Нет, увольте, увольте!
— Полноте, нервы нам еще пригодятся. Россия не простит нам мягкотелости.
— Нет, я и так уж… Я не смогу… Я устал…
— Вы удивляете меня, голубчик. Вы только опознаете его и все… А куда он пойдет — проследит уж ваш…
— Никита в больнице… Я один, один! О, это ужасно!
— Никогда не думал, что среди эсеров могут быть такие истеричные барышни…
— Я бывший…
— Все мы будем когда-нибудь бывшие. Одна лишь история рассудит всех. Человек живет не столько, сколько он ест и пьет, а сколько о нем помнят. И неважно, что вы делали. Героев не судят. Итак, короче: вечером будьте на вокзале. Это приказ. Аминь.
II
Ленька любил тихие уютные вечера. Небо тихонько, неприметно тускнеет, а улицы спокойны и пустынны; еще тепло и можно часок-другой посидеть в Собачьем садике, посчитать падающие пергаментные листья, помечтать. Но то было раньше, при царизме. А теперь, уважаемые господа-граждане, — революция. Ре-во-лю-ция!
Она захлестнула Оренбург сразу: на улицах вспыхивали красные флаги, пелись крамольные песни. Куда-то попрятались жандармы и лишь растерянные городовые бродили по Николаевской, жались все больше у городской думы.
Всю ночь напролет стонали гармошки в казармах. Кипели на площадях митинги. Но вот потихоньку все как-то угомонилось, успокоилось. Ленька мог, правда, ходить на любые сеансы в кинематограф, свободно заходить в рестораны, но как и раньше, при Николашке, продолжал ежедневно сдавать хозяину выручку и кланяться ему, получая жалованье.
И это революция? Нет, нужен ветер, упругий и соленый, такой, что рвет паруса на бригах в шторм. Нет, нужна стрельба, пороховая гарь и кровь на булыжных мостовых… Как красиво говорили об этом студенты с бантами на груди! Где они теперь?
— Эй, извозчик! — пролетку тряхнуло так, что Ленька чуть не свалился под колеса. В лицо Леньке дышал водочным перегаром высокий офицер. Худое, смуглое лицо его судорожно дергалось. Провалившиеся глаза отливали каким-то неестественным фиолетовым светом.
— Куда прикажете?
— А я уже не приказываю, — офицер прижал подбородок маленькой белой рукой, глухо выдавил, — вот она пусть приказывает.
Он тяжело привалился к колесу, и тогда Ленька смог, наконец, разглядеть его спутницу. Высокая и стройная женщина подошла ближе, встала в светлый круг от фонаря, висевшего над ресторанной вывеской.
Ге-ге, это же сама Красинская! Алиция Красинская, певица, из-за которой что ни день, то в ресторане офицеры бьют зеркала, а купцы в вечер просиживают годовые барыши.
— Борис, — капризно произнесла Красинская, — куда вы поедете? Вы еле стоите, да и без шинели. Брр, — добавила она и зябко повела покатыми узкими плечами, — ну как хотите, а мне холодно…
— А мне… мне жарко! — внезапно заорал офицер и, рванув воротник, выгнулся дугой и захрипел. Красинская брезгливо поморщилась, повернулась и пошла к дому. Туда, откуда сквозь запотевшие окна слышались томные стоны скрипки и перезвон посуды. Офицер протянул руку:
— Куда же вы? Бросьте все — уедем! Убежим!
Красинская ушла. Он вытер рукавом глаза и схватил Леньку за руку. Цепко впились маленькие сухие пальцы:
— Все убежим… Куда только?..
Он качнулся. Встал прямо. Звякнули шпоры. Сухие пальцы обмякли, отпустили Ленькину руку. Офицер вынул из кармана брюк портсигар:
— Жди меня… Даже любовь и та уходит… Все уходят…
Он жадно закурил, втягивая дым короткими и глубокими рывками.
— Она презирает меня… Кто я теперь? Кто? Опо-зна-ва-тель! Ха-ха, она права… Права.
…лишь трусы живут века,
А скрипка надрывно пост
Над мертвым любимым челом…
Офицер обхватил голову, с силой провел пальцами по лицу, будто хотел стереть с него боль. Руки задергались, заплескались судорожно. Губы искривились, червяком поползли вбок, странно и быстро-быстро.
— Отвернись, дурак!
Но не успел Ленька отвернуться, как офицер быстро приставил черный револьвер к виску. Раскололся сухой ночной воздух, зазвенело металлическое эхо, уходя к небу, вверх, к звездам.
Все это произошло очень быстро. Ленька, не слыша себя, страшно закричал, падая куда-то в черноту… Дернулся Таур, но кто-то остановил его. Ленька остальное помнил смутно. Кажется, он даже помогал нести самоубийцу в номер. Затем какой-то высокий и черный мужчина спрашивал его, о чем говорил есаул, да как говорил, да с кем говорил. Расспрашивал черный мужчина и Красинскую. Та спокойно отвечала что-то. А рядом с ней стояла еще одна Красинская. Почти такая же ладная и длинноногая, большеглазая и грустная. Только моложе. Когда мужчина закончил говорить с Ленькой и стал спрашивать Красинскую, вторая, молодая Красинская, пододвинулась к Леньке и, кокетливо прищурившись, подала ему руку:
— А вы невежливый: когда входите в комнату да еще к чужим людям, то надо знакомиться. Меня зовут Ева…
В ладонь Леньке ткнулась бумага, тонкие розовые пальчики настойчиво тискали какой-то листок. Ленька проглотил сладкую отчего-то слюну, мотнул головой:
— Ясно. А меня — Леней. Леонидом.
И зажал бумагу в кулаке. Как замком защелкнул.
В это время в дверь комнаты просунулась голова хозяина ресторана. Желтое лицо, зеленоватый иней на висках, маленькие угодливые глазки.
— Еще не явились, — доложил он.
Мужчина в черном кивнул головой, продолжая методически обыскивать труп. Только сейчас Ленька разглядел, что мужчина казался черным оттого, что одет в черное пальто, черный котелок, а сам он светлый, даже брови белые.
— Ничего не брали у него, — мужчина кивнул на труп, — пока меня не было, а? Так-с… Эй, хозяин!
В дверь тотчас же просунулись желтые скулы.
— Никого сюда не впускать и не выпускать отсюда. Эти дамы пусть тоже сидят здесь, — и, видя, как Красинская-старшая недоумевающе подняла брови, добавил твердо: — никуда никому не выходить.
Он взглянул на часы и тихо выругался. Алиция Красинская возмущенно хрустнула пальцами и закурила. Бумажка в руке Леньки слиплась от пота.
— Дяденька, — протянул Ленька, — можно мне идти? У меня же конь там…
— Конь? — живо переспросил мужчина, снял котелок и погладил белесые маслянистые волосы. — Ах, да, конь. Хм… Эх, он
