задуманной миссии.
После того, как он доказал свою верность католичеству и королю, после того, как он вверил «поп tantan manus et kaput»[44], но и сердце, он стал одеваться на манер испанских сеньоров и чаще замыкаться в своей резиденции. Его главной целью было написание книги о своей родословной и об истории своей родины. Для осуществления этой серьезной задумки он консультировался со своим венецианским другом Николас Клавелем и доном Урреа, попросил и Буньяд-бея помогать ему в уточнении некоторых фактов.
По христианской письменной традиции книга должна была иметь свое последовательное построение. Дон Урреа сказал ему, что трактат, как и у мусульман, должен открываться обращением к пророкам и королям – соответственно религиозной направленности.
Орудж-бей так и поступил.
Да будет мне позволено начать с цитаты из послания апостола Павла к Тимофею: «Благостыня Его укрепила меня в служении господу нашему Иисусу Христу, хотя я раньше был богохульствующим, и отрицающим, и кощунствующим, но милостью Бога отныне являюсь последователем, ибо о неверии своем пребывал в неведении…»
Затем Орудж-бей давал краткий обзор построения книги и отмечал, что главной его целью является изложение родословной персидских шахов, описание дорог и краев, пройденных им от Исфагана до Вальядолида, встреч с людьми, с которыми сводила судьба, исправление ошибок некоторых историков, связанных с историей Персидского (Сефевидского) государства.
Вот уже несколько дней, как он втянулся в работу над книгой; время от времени, выйдя в патио, садится у краешка бассейна, слушая плеск струй, вспоминает далекую родину, сына, жену… В последнее время он спит плохо, маятно, снятся кошмары.
Как-то встал поутру, на заре, загляделся на первые лучи осеннего солнца, струившиеся сквозь оконное стекло, и ему услышалась и потекла в душу молитва, напоминающая кораническую суру «Фатиха» по печально-умиротворенному ладу.
И он преклонил колени перед Богом и Солнцем…
Та древняя молитва достигла через перевалы четырех столетий и моих ушей, когда я однажды утром направлялся на работу, молитва, обратившаяся в лучи бессмертного Солнца, всходившего над горизонтом. Словно некто невидимый стоял за спиной и нашептывал молитву Орудж-бея. «О, сотворивший сей мир Господь, о всемогущий и правый Создатель, да будет проклят сомневающийся в существовании твоем. Ты милостив, милосерден. О, Господи, дай мне сил, чтобы воля и вера моя не истощились, и любовь моя к отечеству, к родным и близким не оскудела. Дай сил мне довести до конца дело, начатое во имя веры моей и страны моей. Огради от дьявольских наущений душу мою. Боже правый, молю тебя, не оставь в беде моих близких, они далеки от меня, но Ты можешь видеть их благословенные лица. Не оставь их милостью своей, даруй им хлеб насущный в той мере, чтобы не пресытились и не нуждались… Аминь!»
С того дня Орудж-бей ежеутренне шептал эту молитву и обретал душевный покой.
Несколько дней кряду он безвылазно сидел дома. Писание на кастильском давалось с трудом. Но его приятель дон Диего положил конец тревогам, пообещав, что познакомит его с книгоиздателем и поручит тому подготовку добротного текста.
Но Орудж-бея беспокоило другое: он ждал вестей от герцогини. Она должна была послать гонца к восточному неофиту, который имел все основания рассчитывать на положение официального «кортехи»… Он не верил в успешность любовных игр такого слабосильного мужчины, как Филипп, но и не думал расспрашивать герцогиню об этом деликатном обстоятельстве.
А от герцогини ни слуху, ни духу. Они виделись лишь однажды – на спектакле по пьесе Лопе де Вега «Замужняя женщина»; встретились так, на расстоянии, глазами. Донья уже и не смотрела на него. Такое невнимание уязвляло его. Впрочем, может, герцогиня опасалась пересудов. Как-никак, она была женой главного министра, чуть ли не первой дамой страны.
Наконец, явился человек за ним; но гонца прислала не Луиза, а Франциско Лерма: приглашал поглядеть на породистых коней, которых доставил из Аранхуеса. «Что ж, тоже ведь шанс увидеть Луизу», – подумал Дон Хуан.
В дом Лермы пожаловали и дон Филипп – Алигулу-бей и дон Диего – Буньяд-бей. О значительности события для хозяина говорил и состав других именитых гостей – герцоги Альба, Луис Кихада, граф Родриго де Мендос, маркиз Велада, были историки и литераторы; современный читатель ахнет, увидев в этом перечне славное имя Лопе де Веги, литературного соперника не менее славного, но менее удачливого по судьбе Сервантеса; великий драматург явился со своей сердечной подругой Камиллой Лусиндой. Среди гостей были и известный поэт-сердцеед и дуэлянт Алонсо Альварес, впоследствии поплатившийся виселицей за свои эпиграммы и пасквили; донья Анна Эспиноза (родственница грозного главы инквизиции, кардинала Диего де Эспинозы), молодой писатель де Франциско Кведо…
Но и экзотические неофиты, сыны Востока не были обделены вниманием на торжестве, и гости дружно поздравили их с приходом в лоно христианства.
Герцог Лерма появился уже когда все были в сборе, поприветствовал гостей, поцеловал руку Луизы; сообщил, что он прибыл из Эскориала, передал благословение королевской четы участникам торжества. Но донья Луиза знала, что Франциско лжет, и явился он от своей любовницы Флоренсы, затем состоялся, как говорится, гвоздь программы: смотр лошадей, куда хозяин пригласил достопочтенное общество.
При этом он взял под руку Орудж-бея и всеуслышание сказал:
– Наш новый христианский собрат поможет нам не только в определении верного пути к Богу, но и в выборе лучших коней и женщин…
Орудж-бей отозвался:
– А я бы хотел, дон Франциско, услышать ваш совет: где бы напечатать книгу, которую я пишу.
– О, вы пишете книгу! Друг мой, я приятно удивлен! Не сомневаюсь, что она произведет фурор. И от издателей не будет отбоя…
Лерма переключился на деловой тон и дал распоряжение коневодам выводить лошадей. И обратился к Орудж-бею с предложением выделить лучшего коня. Добавил:
– Я не думаю тягаться с вами… – после паузы: – Пока… – И многозначительно произнес: – Завтра вы будете состязаться с доньей Луизой. Я представил вам двух отборных скакунов. В Аранхуесе они были единственными.
Когда гости окончили смотр и вернулись, столы уже были накрыты, служители наливали вино в бокалы. После здравицы в честь королевской четы и в честь новорожденной Анны, провозглашенной доном Франциско, гости принялись за еду; дамы начали обмениваться последними сплетнями, сеньоры – обсуждать достоинства аранхуесских коней.
Алигулу-бей, он же новоиспеченный дон Филипп, о чем-то весело болтал с сидевшей рядом сеньорой; его соотечественники выглядели задумчивыми и односложно отвечали на реплики и вопросы обращавшихся с ним.
После застолья началась художественная часть. Герцог попросил жену спеть его любимую песню. Луиза, было, отнекивалась, но уступила дружным настояниям гостей; настроив виолу[45],
