мужа семейным достоянием? И кто был неизвестный персиянин?
Может, Эспелата выудил подарок, чтобы умаслить очередную пассию, например, внебрачную дочь Сервантеса Изабель? Или же вручить перстни «un рersiano»? И с какой же «знаменитой дамой» развлекался неизвестный персиянин в таверне «Кастилия»?
Доехав до города, я не направился в отель. Дождь прекратился, начался жаркий день.
Найти улицу Растро не представляло трудности: все, от мала до велика, знали дом-музей Сервантеса. Поодаль от музея возвышался какой-то храм. Двери напоминали алтарь. Распятый Христос взирал страдальческими глазами на своих грешных земных собратьев.
Еще дальше ребятишки в черно-белых униформах в садике играли в ловитки. Наверно, это благотворительное заведение, может, сиротский приют.
На дощечке, прикрепленной к фасаду трехэтажного здания – барельеф Сервантеса с датами 1604–1608. В этот период здесь проживал прославленный автор «Дон Кихота» некогда обвиненный в присвоении армейского провианта и угодивший за решетку, а затем вынужденный бежать из родной Севильи в Вальядолид. Музей-квартира находилась на втором этаже. Первый этаж занимала сеть магазинов; когда-то здесь был трактир.
Я поднялся в музей. У входа приобрел билет. Комнаты, где жил гений, оставались, можно сказать, в неизменном виде, правда, новыми были установки, предохраняющие от сырости, и на стенах проступали следы кое-каких восстановительных работ.
В музее не было никого, кроме меня. Может, потому, что близился вечер, и вскоре собирались закрыть. Пожилая гидесса с сакрально-лукавым лицом говорила на английском хуже меня. Я попросил говорить медленнее, чтобы я успевал врубиться. Деревянная тахта, сказала она, такая непритязательная, служила ложем гениальному писателю. А вот – уголок и стол, за которым он обедал; вот его письменный стол, чернильница, перо…
На стене – несколько картин. Я узнал только Мадонну с младенцем. Остальные изображения, должно быть, представляли либо близких, либо знакомцев писателя.
Под стеклянным колпаком – куртка, трость и перчатки.
Меня интересовало другое.
– А Эспелата? – спросил я. – Где же комната, куда его привели? Здесь ведь жили и другие люди.
Гидесса, кажется, не поняла моих слов и пожала плечами.
– Эшпелата? – переспросила она, переозвучив «с» на «ш». - No se.
Она пробормотала еще несколько слов по-испански.
Слева была еще комната. Дверь закрыта.
– А что здесь?
Она попыталась объяснить по-английски.
– Это – гостиная Сервантеса. Но там ничего нет, только несколько вещей какого-то приезжего человека. Говорят, он был другом Сервантеса, и дон Мигель хранил его вещи там.
– Я бы хотел заглянуть туда.
– Там и смотреть нечего, – сказала она, но видя мою настойчивость, согласилась и молча открыла дверь. Все в пыли. Очевидно, этот уголок не был предметом особого внимания туристов. В комнате – кресло-качалка да еще старенький коричневого цвета стол. Смотрительница двумя пальцами осторожненько выдвинула ящик стола, достала оттуда кожаный кисетик. В нем оказался гребешок с широкими зубцами, пучок волос и пожелтевший льняной лоскут с надписью: «Elle vous suit partout[43]. Anna». Волосы каштанового цвета, переливчатые, со шпилькой. То, что они принадлежали женщине, было вне сомнения. Анна, Анна… Это имя мне нашептывало нечто. Где-то оно мне попадалось в ходе моих поисков. Но как я ни напрягал память, не мог припомнить. Подошло время закрытия музея. Чтобы дать мне это понять, гидесса подошла ко входной двери. Остальной персонал давно разошелся.
Я вышел, когда уже смеркалось. Но я не думал забронировать номер в отеле, – намеревался махнуть в Валенсию. Туда ежечасно шли автобусы, ходили в том направлении и поезда. Автобусом – 11–12 часов, поездом – 7–8 часов пути. Но до того я принялся искать кабак «Кастилия». Ни одного кафе или бара с таким названием не встретил. Кого ни спрашивал, пожимали плечами. Меня взяла досада за эту индифферентность. Будь испанцы в Баку, я бы включился в их поиски и чего-нибудь доискался бы.
Пришел в кафе, где мы с Гайде отмечали наше «бракосочетание»’, спросил у бармена, знает ли он кафе с названием «Кастилия». Бармен был пожилой и бывалый человек. Сперва он не усек, о чем я говорил; пробормотал что-то, повторил несколько раз «Кастилия, Кастилия…» Я жестами объяснил, что искомое мною – такое же заведение. Наконец, подумав, он манипулируя, объяснил, что знает такое кафе, – отсюда за два или три квартала; перед ним площадь, а на площади – статуя Колумба. Конечно «Колумб», доступный моему пониманию, был ориентиром. Ширину площади бармен пытался обозначить раскинутыми руками, хотя это было достаточно условный масштаб.
Выйдя из кафе, я сбился с направления и пошел к улице, ведущей вниз. Меня остановил голос бармена:
– Амиго!
Я обернулся, и он жестами объяснил, что надо идти в обратную сторону.
Это была «Новая Кастилия». Надпись на дощечке гласила: «New Kastilia».
Фасад – витраж из венецианского стекла, задняя стена – темная кладка из древних камней. Мне показалось, что и это есть модернизированная старенькая таверна, о которой упоминается в деле злосчастного Эспелаты. В интерьере явственно ощущался контраст между стариной и современной косметикой.
В глубине кафе, у каменных стен – старинные деревянные тесаные столы, стулья и созвучные им кружки, серебряные миски, а передняя часть обставлена на современный лад; столы сервированы фарфоровой посудой, бокалами, везде меню; туристов полным-полно.
Я уселся в глубине на деревянном стуле. Здесь была подходящая аура для мысленных ретроспекций и причащения к памяти духов.
Сдается мне, что знаменитая дама, о которой упоминалось в деле Эспелаты, была донья Луиза Лерма.
Чтобы вписаться в обстановку, я заказал пиво и чипсы.
XVI
Езда на необъезженной лошади и неудавшаяся попытка протанцевать «Фанданго» на пьяном мачо
Надежды католических священников не оправдались, молитвы их не помогли, и Маргарита Австрийская родила девочку. Должно быть, когда падре молился Богу, небо застили тучи.
Новорожденной крохе было суждено стать королевой Франции и одной из героинь «Трех мушкетеров» Дюма Анной Австрийской. Далеко не все наследники и наследницы августейших особ становятся внушительными монархами или же вовсе не завладевают троном и короной. Но так не скажешь об Анне Австрийской. Анне, увенчанной короной правительницы великой Франции, помимо прочего, послужившей источником молвы на всю Европу об амурных приключениях.
Король находился в Эскориале, когда Анна появилась на свет. В отличие от Востока, на Западе дочери именитых правителей нередко служили примирительным средством между противостоящими и не ладящими державами. И в этом смысле не было оснований расстраиваться из-за рождения дочери-королевны.
А пока неофициальной вершительницей судеб во дворце Пиментель была донья Луиза.
Орудж-бей знал об этом, и ждал дня, когда герцогиня пошлет к нему человека. Нельзя было тратить время попусту. Орудж-бею надлежало думать об осуществлении
