Глава 1
Ливорно, май 1822 года
На руке болтался зонт, выполнявший попеременно то роль трости, то свои прямые обязанности, спасая хозяина от дождя. Солнечная погода не располагала к использованию зонта по назначению, а Джордж не имел никакого желания элегантно им поигрывать. Раздражение, накапливавшееся с самого утра, не исчезало. Море, обычно такое спокойное, отчего-то сердилось, опасно подбираясь к ногам. За спиной послышались шаги. Байрон вздрогнул. Показалось, что вот-вот, и холодная рука коснется шеи, сомкнет на ней тончайшие пальцы, начнет медленно душить. Раздастся липкий, животный смех, который умеют издавать привидения и сама смерть…
– Caro[5], – заговорила Тереза по-итальянски низким, приятным голосом.
Этот голос, звучавший мелодично и мягко, никогда не оставлял Джорджа равнодушным. И на сей раз, хотя Джордж не стал оборачиваться, теплая волна прокатилась от самого горла, через сердце, к желудку – он даже почувствовал легкий спазм, скрутивший мышцы. Вместо смертельного холода его окутал разогретый воздух.
– О чем ты задумался? – Тереза не знала английского, но Байрона подобный нюанс никогда не волновал: он свободно мог изъясняться на родном языке графини. – Вспоминаешь малышку Аллегру?
– Я никогда не смогу забыть ее. Однако смерть, настигающая человека, когда ему всего лишь пять лет, избавляет от огромного количества страданий… И от еще большего количества грехов. Пожалуй, дочери повезло. И сама знаешь, дорогая, если Господь так решил, надо набраться мужества подчиниться его воле.
Полуденное солнце в первой половине мая пекло нещадно. И Тереза, и Джордж, оба опрометчиво не надели шляп. Несмотря на легкий бриз, ощущение прохлады не приходило. Напряжение, не отпускавшее Джорджа с апреля, когда неожиданно из монастыря пришло известие о смерти дочери Аллегры, почему-то не ослабевало, а становилось сильнее день ото дня. Предчувствия, безосновательные, но оттого еще более гнетущие, изводили Байрона: в каждом невинно упавшем листочке, в каждой песне птицы, в каждом легком облачке он видел страшные, мрачные знаки…
– Andiamo[6], – позвала Тереза. – Ты не завтракал сегодня, а скоро час.
– И верно, – Джордж кивнул, стряхивая оцепенение, – пойдем, дорогая. Вели принести мне наверх вина и холодных закусок. Сейчас я не хочу ничего горячего.
Обычно после пробуждения он съедал сырой желток и выпивал чашку зеленого чая, но, пропустив завтрак и сразу отправившись к морю, Джордж чувствовал, что не против перекусить.
Они пошли по тропинке, вверх по холму, на вершине которого располагалось их очередное временное пристанище – вилла дела Роза. Вилла оправдывала свое название. Когда-то ее стены выкрасили в розовый цвет. Выгорев в течение десятилетий на солнце, розовая краска, пожалуй, стала выглядеть даже естественнее, полностью сливаясь с окружающим пейзажем. Кроме того, все огромное пространство вокруг виллы заполонили розы. Казалось, тут собрали все возможные расцветки и сорта. Парк радовал глаза причудливым хитросплетением прекрасных лепестков. Одни розы начинали цвести уже в начале весны, другие распускались в мае – и так до осени, до первых холодов.
Тереза любила срезать бутон и вставить его Джорджу в петлицу. Она побежала чуть вперед, чтобы схватить садовые ножницы и ловко отхватить ярко-желтый, не успевший выцвести цветок. Отстав, Байрон любовался точеной фигуркой юной графини. Легкое платье, скроенное на манер греческих туник, обнажало плечи и спину. Белая ткань струилась вниз, как вода в горном ручейке. Тонкая талия, крутые бедра, стройные ноги – ничего не скрывало платье от глаз стороннего наблюдателя. Неподалеку, среди деревьев, прятался павлин. Яркий хвост, в сложенном виде походивший на помело, лежал на земле. Два павлиньих товарища, судя по громким крикам, гуляли где-то неподалеку.
В доме его настроение опять испортилось. Джордж сразу увидел стопку писем и посылок из Англии, а также послание от итальянского адвоката. Он презрительно усмехнулся, ловко забросил зонт в позолоченную подставку, которую возил с собой из дома в дом, и направился к столику с посланиями. Тереза знала, как остро Байрон реагирует на любую критику, любые выпады в его адрес со стороны соотечественников. Конечно, он делал вид, что ему все равно, становился надменным, фыркал и швырял газеты, письма в огонь, а после писал ответы. Даже в переводе на итальянский они звучали оскорбительно, жалили пуще змеиного яда…
