бумаги. Самые важные бумаги, напомнил себе Рябов! Самые важные! И, оттесняя воспоминания о кейсе, пришла мысль о Бутылёве.
Рябов хотел позвонить Гене, но подумал, что для работы с документами он непригоден, а использовать его только в качестве водителя, учитывая, сколько дел на нем теперь висит, совершенно нерационально. Добирался на перекладных и подошел к домику, когда на часах было 15:49. Снова потоптался снаружи, потом вошел во двор, снова побродил, оглядывая все вокруг, и только потом вошел. Останавливаясь у каждого окна, долго смотрел в окружающий лес и наслаждался этой картиной, такой обыденной и волшебной… Потом поднялся в кабинет, осмотрелся и снова удостоверился в порядке и аккуратности, свойственных Денису Матвеевичу, и не заметил никаких признаков того, что тут рылся и искал что-то другой человек. Другой, а не сам Доброхотов. Мысль о кейсе никуда не уходила, а, казалось, давила все сильнее и сильнее, и Рябов подумал, что надо искать тайник: не мог Доброхотов просто так выбросить все свои бумаги. Не мог! И место для того, чтобы укрыть кейс, он нашел такое, которое у всех на виду, но никто ничего там не найдет… И сам себя поправил: не «не найдет», а просто искать не будет! И уже совершенно спокойно, уверенный в своей правоте, Рябов вышел из домика и подошел к той самой «ненастоящей» двери. Зачем Доброхотов ее поставил, если она никому не нужна, спросил себя Рябов. И сам себе ответил: значит, ему для чего-то было нужно это самое «бессмысленное» пространство. А для чего? Как его можно использовать? Рябов наклонил ся и взял ключ, спокойно висевший на том же самом гвоздике. Войдя в помещение, стал внимательно оглядываться, надеясь найти что-то неуместное, выделяющееся. Не нашел и сам себе сказал, что никогда Денис Матвеевич не был прост, значит, надо смотреть дальше и глубже. Проведя в крохотном помещении минут десять, он вышел покурить. Сев на скамейку, вытащил из кармана сигареты, но сделал это неудачно: пачка упала на пол. Наклонившись, чтобы поднять ее, Рябов увидел под той же самой скамеечкой прислоненную к стенке лопатку. Маленькую, вроде детской, для копания в песочнице. Сунув сигареты обратно в карман, Рябов вернулся в «каморку» и стал внимательно оглядывать ее, отыскивая какую-нибудь крохотную щелочку, для которой и была предназначена лопатка. И не удивился, увидев, что в углу, за веником, стоявшим там, есть именно такая щель! И не удивился, когда лопатка вошла в щель, как к себе домой, и плинтус, повинуясь лопатке, отошел, открывая узкое пространство. И уж совсем не удивился, обнаружив там тот самый кейс…
Кейс, видимо, пробыл в этом укрытии довольно долго, потому что весь был покрыт пылью и каким-то крошевом. Рябов глянул по сторонам в поисках какой-нибудь тряпки, но, посмотрев на кейс еще раз, решил, что только тряпкой тут не обойтись, привел все в порядок, вернув на прежние места и лопатку, и тот самый плинтус, и отправился в дом. Закрыв входную дверь, сменил пароль, хотя и сам себе не смог бы ответить на вопрос «зачем?». Не торопясь, Рябов обтирал кейс и улыбался, наслаждаясь воспоминаниями. Он был уверен в том, что легко его откроет, потому что знает код, который установил профессор Доброхотов.
Пока он поднимался в кабинет, в памяти совершенно естественным образом всплыл тот самый листок, который он видел в кабинете в Кричалиной. Он почему-то до сего момента совершенно игнорировал четыре буквы — К.Р.О.Т., — которые были выведены на листке. И только сейчас, когда они оказались так нужны, Рябов понял ту восхитительную хитрость, которую применил Денис Матвеевич! Эти четыре заглавные буквы, отделенные одна от другой точками, любому человеку показались бы аббревиатурой, а на разгадку, что это, например, за «Комитет», или «Коллектив», или еще неизвестно что, ушло бы много времени. А уж вариантов расшифровки трех других букв возникло бы невероятно много, и времени на это потратили бы много, да, скорее всего, так бы и не поняли связи между листком бумаги и кейсом. Кейс-то, между прочим, еще надо было найти. А он, Рябов, нашел! Ну, нашел, сказал он сам себе, а что дальше? А дальше — открывай!
Он не удивился, открыв кейс: сверху лежал точно такой же конверт, как тот, который ему тогда вручила Нина, а в конверте — письмо.
«Если мое послание читает Виктор Рябов, то он все поймет. Если же это письмо попало в руки другим людям, можете его выбросить, потому что все равно ничего не поймете».
Потом был нарисован смайлик с кривой ухмылкой.
Рябов тоже усмехнулся и продолжил чтение:
«Витя, не обижайся, что у меня есть и другие варианты, но я считаю, что вероятность того, что нашел все именно ты, равна восьмидесяти процентам. Это не от неверия в тебя, а по той причине, что в дело, которым я занимался, влезло много разных людей, многие из которых даже не представляют, чем, собственно, я занимаюсь. Такое уж время у нас. Кстати, в настоящий момент я и сам не вполне точно знаю ответ на вопрос: чем я занят, но уже появляются «знатоки», которые уверены, что я разыскиваю «клады», оставшиеся еще с времен Гражданской, а то и раньше.
Если ты уже провел в Городе хотя бы пару дней, то я уверен, что встречался с теми, кто работал у меня, а значит, хоть немного знаешь о моих новых интересах и, возможно, обижаешься, поняв, что все началось еще тогда, когда ты был тут.
Но ты должен поверить, что за все ЭТО я взялся по какой-то старческой наивности, которая заставляет нас забывать о том, что время не просто меняет нас, а еще и переставляет на пирамидах авторитетов. Люди, которые когда-то что-то значили, сейчас уже значат мало, если вообще что-то значат.
Это не паника и не жалобы.
Задачи, которые я ставлю, я сам и решаю.
Дело в другом. Пара слов о тех «двадцати процентах», которые могут тебя опередить. С этими людьми я не знаком, хотя, скорее всего, встречался и встречаюсь, но они не спешат представляться и, видимо, вовсе не любят действовать в открытую. Та проблема, с которой началось мое сотрудничество с Зенченко (надеюсь, вы уже знакомы), была им сформулирована весьма рыхло, и поначалу я просто увидел в этом возможность хоть как-то гарантировать обеспеченную старость и долго
