нет — дело ваше, а я больше в игры играть не хочу. В общем, слушай: я ведь тебе говорил, откуда у меня тот листок, поэтому, когда стал меня этот вопрос интересовать, начал я разыскивать родственников, друзей, просто знакомых той дамы и, не поверишь, нашел! И не одного-двоих, а человек двадцать, которые готовы были о ней беседовать часами. Делать-то нам, старикам, нечего. — Локетко усмехнулся. — И получилось у нас своего рода разделение труда: они больше говорили, а я больше запоминал, а потом все обдумывал и старался как-то сложить воедино…
Рябов перебил неожиданно даже для себя самого:
— Дядя Толя, а что такое «сибирский апокриф»?
Локетко на мгновение замер, а потом улыбнулся:
— Сам догадался?
— Нет, Нина, — ответил Рябов.
На лице старика появилось выражение искренней радости и наслаждения.
— Вот, отцова дочь, а! А ты же говорил, будто ей все безразлично!
— Увиливала, — буркнул Рябов. — Как один давний знакомый!
— А тебе лишь бы обидеть! — широко улыбнулся Локетко. — Ну, умница, что еще сказать! Знаешь, а что-то мне вдруг очень захотелось в вашу деревушку поехать дня на два-три!
— Так и поедем, — обрадовался Рябов. — Какие проблемы?
— Ты меня в сторону не уводи, — вдруг сменил тон Локетко. — «Сибирский апокриф» — собрание некоторых, как сказали бы сейчас, психотехнологий, социальных технологий, ну и тому подобных «фокусов». История этого сочинения довольно проста, и в то же время весьма запутанна. В начале прошлого, двадцатого века в Россию стали возвращаться староверы. Помнишь, кто это такие?
— Это те, кто не принял реформы патриарха Никона?
— Совершенно верно! Да и царь-батюшка Алексей Михалыч эти реформы тоже не очень принял, но позволить церкви скакать туда-сюда не мог. Царь все-таки, Богом на это помазан. В общем, в те времена староверов продолжали преследовать, и им приходилось скрываться. Сперва уходили подальше от городов, потом и за границу уходить стали. А, повторюсь, в начале прошлого века стали они возвращаться, потому что царь-батюшка Николай Романов под воздействием первой русской революции в 1905 году подписывает указ о веротерпимости, а вторая революция в 1917 году ликвидировала Синод, так что церковь вроде стала совсем самостоятельной, и все в ней были равны.
— К нашим делам это точно имеет отношение? — спросил Рябов.
— А ты старших не перебивай, а то мысль потеряю, — усмехнулся Локетко. — Я ведь тебе просто рассказываю то, что сам нашел, а не диктант заставляю писать.
Рябов поднял руки:
— Сдаюсь.
— Ты не сдавайся, а думай, как это на наши поиски повлияет, — предложил дядя Толя. — Староверы, возвращаясь, пытались объединиться, понимая, что та церковь, которая все эти века была в России, имеет влияние гораздо большее, чем они, возвращенцы. В какой форме они старались восстановить единство, мне узнать не удалось, да это сейчас и не важно. Важно другое: прошли века! Те, кто когда-то ушел из России и поселился в другой стране, осмысливали себя как страдальцев, а вот их потомки эту новую землю воспринимали уже иначе, и свою роль видели по-иному, но Россия была для них жива в поучениях родителей, а то и в собственных детских воспоминаниях. Ну, а за столетия, сам понимаешь…
— Вы это к чему? — уточнил Рябов.
— К тому, что за столь долгий период у этих людей выработались свои, совершенно новые взгляды на все, и, когда они возвращались в Россию, многое из того, что было естественным для россиян, для этих людей было диким, неприемлемым.
— Но я не слышал ничего о попытках староверов как-то бороться с властью или церковью, — заметил Рябов.
— Так их и не было! — подтвердил Локетко. — Мы же не о планах борьбы говорим, а об апокрифе, то есть о некоем сочинении, притязающем на библейский уровень.
— И откуда он взялся?
— Мне пока представляется, что именно те два рисунка и есть ответ на вопросы!
— Пять семей? — спросил Рябов.
— «Семей»? — удивился Локетко.
— Кирилл Свешников их так называет.
— Кирилл? Тоже умный парень, — кивнул Локетко. — И скорее всего, он прав: разыскивая пути сближения, эти возвращенцы — я их не могу называть староверами, потому что они, скорее всего, ими уже и не были, — старались каким-то образом слить воедино свои преобразованные взгляды на христианскую веру. — Он замолчал на несколько мгновений, потом сказал: — Да, скорее всего, уже и вышли за пределы религии. Пони маешь, Витюша, эти люди, прожившие много лет в других странах, относительно спокойных, приехали в Россию эпохи Первой мировой войны, революции и войны Гражданской. И обстановка, в которую они приехали, подтолкнула многих из них к переосмыслению своих взглядов, а то и самых основ своего миропонимания! И, движимые желанием принести в Россию некий мир и порядок, они постарались соединить свои учения, сложившиеся — внимание! — у православных, приехавших из разных стран!
— И их было пять семей?
— Это не важно, Витюша! Важно, что этот самый «апокриф» сегодня стал легендой, в которую кто-то верит и, веря в нее, намерен с ее помощью установить всеобщий мир и благополучие…
— И вы считаете это возможным? — удивился Рябов.
— А какое значение сейчас имеет мое мнение? Или — твое? Люди ищут этот самый «апокриф», чтобы сделать его знаменем, под которое встанут люди! И в таком случае знаменосец становится новым вождем!
— Дядя Толя… вы все сводите к политике?
Локетко помолчал, потом сказал:
— Сегодня все и всё к ней сводят.
Снова помолчал и спросил:
— А ты всерьез говорил о поездке в вашу деревню?
Вернувшись в офис, Рябов выслушал отчет Марины, потом сказал:
— Ближайший уик-энд нам придется отдать работе, компенсируя отдых…
Марина понимающе кивнула.
— А на следующий… Марина, вы когда-нибудь бывали в сибирской деревне?
