не только важной, но и весьма перспективной! Эта проблема не может быть решена в ближайшие годы, поэтому перед ней вырастает возможность строить карьеру всерьез и надолго. Долго убеждал, но ничего не добился.
Рябов кивнул:
— Понимаю…
Зенченко махнул рукой:
— В общем, во время нашей… последней… той, майской, встречи Доброхотов сообщил, что с осени занялся изучением каких-то бумаг, которые раньше он недооценивал. И произнес он это так… я бы сказал, иронично, упрекая себя самого за легкую и естественную стариковскую забывчивость…
— А вообще, он… — не выдержал Рябов. Он прекрасно помнил, как об отце говорила Нина, напирая на то, что Денис Матвеевич «стареет».
— А «вообще»? — посмотрел на него Зенченко. — Ну, говоря откровенно, я его голове завидовал все время. Характеру не завидовал, а вот мозгам — безусловно! — усмехнулся и продолжил: — Так вот, он рассказал, что осенью от нечего делать взялся за какие-то листки, которые приметил давно, но особого значения им не придавал. А теперь начал их изучать и заметил некую закономерность: ему вдруг показалось, что листки эти, разрозненные, кстати говоря, найденные, видимо, в разное время, во многом перекликаются, но перекликаются, как бы сказать, по сути своей, по основной идее, но трактовка этой самой идеи меняется.
Рябов, слушая Зенченко, вспоминал рассказ Свешникова о бабушке, которая переписывала тетради, попадавшие к ней! И сразу же мелькнула и другая мысль: Зенченко ни разу не сказал о том рисунке, который Доброхотов получил от Свешникова, о загадочном знаке, который, видимо, заставил Дениса изменить прежнюю свою схему поиска! Что-то удержало его от того, чтобы тотчас все рассказать Зенченко. Все-таки полной ясности между ними еще не возникло. Да и о Свешникове он мало что внятного смог бы сказать. Повторить его рассказ и только?
Зенченко продолжал:
— И еще одна очень интересная мысль у него появилась: он предположил, что те самые «поиски», о которых я сказал в самом начале, велись по поводу каких-то конкретных людей, и это вполне могли быть своего рода хранители памяти большой семьи, а то и целого рода.
Рябова тряхнуло еще раз: искали что-то у бабушки Свешникова, искали его брата Георгия, и, судя по всему, именно неудачные поиски стали причиной смерти Георгия, бумаги которого теперь оказались у Свешникова. Вот уж поворот!
— Скажите, а смерть Дениса Матвеевича… она…
Зенченко мрачно посмотрел на него:
— Доброхотов был прав, давая вам характеристики… Мы сейчас выясняем все обстоятельства и натыкаемся на вопросы.
— Вы в самом деле считаете, что Нина могла…
Зенченко улыбнулся:
— Ваше вмешательство в первый момент вызвало у меня самую настоящую злость! Это ж надо: какой-то московский хлыщ приезжает и рушит всю комбинацию!
— Комбинацию?
— Да! Мы не исключали версию убийства и предположили, что следующей целью может быть Нина Денисовна…
— И решили, что тюремная камера — самое безопасное место? — набычился Рябов.
— Уж извините, с вами не успели посоветоваться! — не уступил ему Зенченко.
Повернулся, нашел взглядом официанта, тут же метнувшегося в основной зал.
— Ее должны были сразу отвезти в клинику, якобы на медицинское обследование, но это лишь повод, — сказал Зенченко почти спокойным голосом. — Так что…
Рябов почувствовал себя парнишкой, только что находившимся на грани драки, и пожал плечами, чтобы не сказать ничего лишнего! Собственно, что тут скажешь…
— Денис не высказывал предположения, что все эти поиски есть попытки восстановления каких-то связей, которые были разрушены обстоятельствами много лет назад? — спросил он, неожиданно даже для себя самого.
— Он высказывал предположения, но только в самом общем виде, — признался Зенченко. — В самом общем, потому что обещал все привести хотя бы в первичное упорядоченное состояние, и уж потом… Но… А вы, я вижу, уже включаетесь в эту проблему?
— Пока — только догадки, а они интересны, когда есть чем их подтвердить или опровергнуть, — после паузы ответил Рябов.
Они уже прощались, когда Зенченко, задержав его руку в своей, спросил:
— Вам не попадалось в бумагах, которые оставил вам Доброхотов, упоминания об апокрифе?
— Об апокрифе? — переспросил Рябов. — Это ведь что-то связанное с церковью?
— Точнее, с библией, — уточнил Зенченко. — Апокрифами называют тексты на библейские темы, которые церковь не признает достоверными и отвергает.
Он смотрел на Рябова, и тому показалось, что смотрит с надеждой.
— Посмотрю, конечно, но в тех бумагах, которые я просматривал, такое слово мне не встречалось. Это точно!
Он уже отошел достаточно далеко от ресторана и раздумывал, куда отправиться — в городскую квартиру Доброхотовых или в Кричалину, — когда зазвонил мобильник, и Нина спросила недовольным голосом:
— Вы там все рыщете, а найти ничего не смогли?
— Так ты бы и помогла узнать, что конкретно надо искать? — уточнил Рябов.
— Да откуда я узнаю! — снова вскипела Нина и запальчиво спросила: — Вот помнишь, ты привез папе кейс откуда-то?
И Рябову показалось, что рухнула какая-то стена, заслонявшая горизонт.
18
Ночь на субботу
Когда-то на конференции в Минске Витя Рябов увидел у одного из участников необычный кейс, который ему очень понравился, и, сразу же расспросив его обладателя, отправился в магазинчик, расположенный где-то на отшибе. Но в магазинчике выбрал другой, совершенно необыкновенный и модерновый! Продавщица сказала, будто изготовлен этот кейс из какого-то сверхпрочного пластика, выдерживающего огромные нагрузки всех видов. В кейсе можно хранить все, что угодно, потому что закрывается он так плотно, что никакая жидкость туда не проникнет. Но больше всего Рябову понравилось то, что кейс был оснащен кодовым замком особой сложности, вскрыть который, как уверяла продавщица, было практически невозможно. Впрочем, все эти обещания непроницаемости и особой прочности Рябова интересовали мало. Гораздо важнее был внешний вид кейса, который казался непременным атрибутом современного делового человека. Подумав и посчитав командировочные, он купил два одинаковых кейса и второй подарил Доброхотову. Тот рассыпался в благодарностях, но никуда с кейсом не выходил. На вопрос Рябова ответил, что с таким кейсом можно расхаживать человеку лет до сорока, не старше. Потом, видя, что Витюша обиделся, сказал, что будет там держать самые важные
