саранча. Для племен Джабаль Шаммара, сообщает Гуармани, она была «и бедствием, и спасением одновременно». Бедуины употребляли саранчу в качестве пищи, а животным она служила в качестве корма. Лошадям, к примеру, заменяла собой ячмень. Потому-то туда, где опускались стаи саранчи, рассказывает Гуармани, бежали все, и стар, и млад. Вырывали в песке ямки, собирали сваливавшуюся в них саранчу, и тут же «поджаривали» ее на песчаных, раскаленных солнцем «аравийских сковородах».
Во время посещения одного из пастбищ в Джабаль Шаммаре, в окрестностях Хаиля, где «под охраной 300 рабов паслись почти 500 кобылиц», Гуармани удостоился аудиенции у тамошнего «принца-наследника». Приобрел у Рашидитов, «господ Джабаль Шаммара», трех породистых лошадей, заплатив за них столько же, как за «сотню верблюдец».
Запомнилинись Гуармани и женщины Джабаль Шаммара, отличавшиеся «яркой восточной красотой».
Побывал Гуармани и в Хайбаре, известном поселении евреев в Аравии. На скале, рядом с оазисом, располагался древний форт — Каср-эль-Йахуди (Замок иудеев). Такого количества «обрезанных евреев», люто ненавидивших мавров, Гуармани, как он пишет, нигде в других землях арабов, где ему приходилось бывать прежде, не встречал. О «четырех-пяти тысячах обрезанных иудеев», жительствовавших в Хайбаре, ранее говорил (1503) и бывавший там Лодовико ди Вартема, другой знаменитый итальянец-исследователь Аравии.
В Джабаль Шаммаре, куда с караваном племени бану ‘атай-ба Гуармани прибыл из Хайбара, шла межплеменная война. Земли вдоль дороги, по которой двигался караван, были усыпаны трупами. Шакалы, песчаные волки, вороны и ястребы, сказывает Гуармани, «рвали трупы на куски»; и сам он буквально «дрожал от страха».
Представляет интерес и описание Гуармани походного построения каравана. Впереди него он насчитал 200 вооруженных всадников, а сзади, в аръергарде, — 700 стрелков на верблюдах. В середине каравана находились женщины и дети, а также стада домашних животных и «весь домашний скарб» перемещавшихся с караваном семейств.
Первое, что увидел Гуармани, прибыв в Хаиль, так это труп персидского еврея на городской площади. Жители Хаиля забили его камнями до смерти. И поступили так потому, что, назвавшись мусульманином, пожаловавшим в Хаиль дабы закупить лошадей для персидского шаха, но будучи разоблаченным, «отказался произнести символ веры ислама» (60).
Правителя Хаиля из рода Рашидитов предприниматель-путешественник характеризует, как владыку щедрого, и как человека твердого и решительного. Суд над провинившимися, сообщает Гуармани, суровый, но справедливый, он вершил по утрам у ступеней своего замка, а по вечерам — перед городской мечетью. Убийцам полагалась смерть. Лжецам и лжесвидетелям «палили бороду». Наказание это исполняли «над очагом», что приводило к тому, что осужденные теряли зрение. Славился правитель и своей щедростью. Гуармани видел, как он вознаградил слепого поэта за экспромтом сложенное им стихотворение в его честь 100 талерами Марии Терезии; «одел его, с ног до головы», в новые одежды, а в придачу подарил еще и верблюда (61).
Прерывая повествование о Рашидитах, сделавшихся со временем главными соперниками Са’удов за власть в Неджде и даже потеснивших их на какое-то время оттуда, и возвращаясь к рассказу об эмире Файсале, отметим следующее. Объявив сына ‘Абд Аллаха своим наследником, он стал активно обучать его «искусству удержания власти» — привлекал к управлению Эр-Риядом и центральными районами Неджда, и к участию в проводимых им военных походах. Второго сына, шейха Са’уда, поставил присматривать за южными районами своего удела, предоставив ему широкую автономию. Третьему сыну, Мухаммаду, доверил в управление земли к северу от столицы. ‘Абд ар-Рахман, младший сын эмира Файсала, будущий отец легендарного ‘Абд ал-‘Азиза, основателя Королевства Саудовская Аравия, был тогда еще слишком молод (родился в 1850 г.), чтобы получить в надзор какой-либо район в землях его отца. Шейх Мухаммад в противостоянии братьев, шейхов ‘Абд Аллаха и Са’уда, пишет А. М. Васильев, склонялся в сторону ‘Абд Аллаха.
Свойственные ему удаль и отвагу шейх ‘Абд Аллах ярко проявил во время двух яростных сшибок с взбунтовавшимися против Са’удов ‘аджманитами. Речь идет о двух кровопролитных сражениях, имевших место в апреле 1860 г. у небольшого местечка в 30 км. от Эль-Кувейта, и в марте 1861 г. — под Джахрой, когда на стороне ‘аджманитов выступили еще и мунтафики Южного Ирака.
Сражение 9 апреля 1860 г. примечательно тем, по словам арабских историков, что проходило оно в соответствии с традициями и обычаями войны, существовавшими в племенах Древней Аравии. В нем участвовали — качестве «живых знамен» — несколько девушек из знатных семейно-родовых кланов племени бану ‘аджман, восседая на белых верблюдицах, а также дочь верховного шейха, расположившись в маркабе племени.
В доисламские времена, как гласят своды «аравийской старины», когда племена брались за оружие и сходились на поле боя, то с той и другой стороны среди воинов присутствовали либо жрицы истуканов, которым поклонялись племена, либо красивые девушки, представительницы знатных семейств, чаще всего — дочери шейхов племен, «отличавшиеся мужеством и владевшие искусством слова». Одетые в богатые одежды, с неприкрытыми лицами и с распущенными волосами, верхом на белых верблюдицах, либо в маркабах Исма’ила, то есть в паланкинах чести племен, окруженные плотным кольцом всадников, они «воодушевляли воинов и устыжали трусов». Каждая из них представляла собой «девушку-знамя». Воины побежденного племени, те из них, кто охранял таких девушек, дрались до последнего. Высочайшей честью для араба Аравии было защищать «девушку-знамя» и племенной маркаб во время сражения. Передавался маркаб из поколения в поколение, и оберегали его как зеницу ока. Если войско одного из племен-участников схватки оказывалось побежденным, а воины, охранявшие «девушку-знамя» — повержанными, то она «ломала себе шею», дабы не попасть в руки врага.
Верблюдицу, с маркабом на ней, разукрашенном перьями птицы наам (аравийского страуса), привязывали к врытому в песок шесту, чтобы животное во время боя не убежало. Отступать под натиском врага воинам дозволялось только до маркаба. И там стоять насмерть, защищая «девушку-знамя» и «судно временных лет племени», как бедуины Аравии называли свой племенной маркаб.
Арабы Древней Аравии считали, что маркаб племени служит также обителью для духа прародителя племени, который, время от времени, спускается с небес на землю, чтобы, усевшись в маркаб, понаблюдать за жизнью его потомков. Древние аравийцы даже исполняли у племенных маркабов обряды жертвоприношений.
Предание гласит, что, соорудив для жены своей первый в Аравии маркаб, чтобы удобно было ей передвигаться на верблюде по пустыне, Исма’ил, сын Ибрахима (Авраама), прародитель племен Верхней Аравии, сразу же стал использовать маркаб и в схватках с врагами — в качестве боевого знамени-символа своего рода. Восседала в нем во время сшибок с противником его прекрасная и горячо любимая жена, вдохновлявшая мужчин их рода на дела ратные — «подвиги мужества и отваги».
Спустя какое-то время маркаб вошел в традицию и
