венециане со своим советом двенадцати во главе вошли в императорский дворец. Кесарь доверил им оборону четырёх ворот Блахерн и передал ключи от них. Сам он отвечает за ворота святого Романа. Но реально и их и долину реки Лыкос до самых ворот Харисиоса защищает Джустиниани. С сегодняшнего дня введена полная боевая готовность. Многократно увеличены посты. Но большая часть гарнизона ещё продолжает жить в своих домах.
После нашей последней размолвки Анна не выходила из монастыря три дня. Я не знаю, кого из нас двоих она хотела наказать таким образом. На третий день пришла Хариклея со своей деревянной тарелкой, уселась по-свойски за кухонный стол и стала жаловаться на капризность юных дам. Мануэль принёс ей еду из таверны напротив, и после непродолжительных церемоний она съела её с аппетитом. Как мы поняли из её слов, ей кажется, что, обедая у нас без Анны, она злоупотребляет нашим гостеприимством. Поэтому я сам налил ей вино, желая показать, как мы рады лично ей. Она противилась с выражением испуга на лице, но, наконец, осенила себя крестным знамением и выпила три больших кубка.
– Сестра Анна молится, чтобы бог указал ей правильный путь,– сообщила она. – Сестра Анна боится соблазна в твоём доме.
– Тот, кто боится соблазна, ему уже поддался,– ответил я. – Очень досадно мне это слышать, сестра Хариклея. Передай её привет и скажи, что я никоим образом не собираюсь никого вводить в искушение или совращать. Скажи ей, что если дело во мне, то пусть держится подальше от моего дома.
– Да что там,– фыркнула сестра Хариклея. Мои слова ей явно не понравились. – Это всё капризы. Какая женщина знает, чего она хочет? Удел женщины – испытывать многочисленные соблазны на этом свете. И лучше всего, встречать их мужественно, с высоко поднятой головой, а не трусливо прятаться.
Хариклея говорила, что когда она была ребёнком, отец рассказывал ей греческие мифы и легенды, которые хорошо знал. У неё развилось живое воображение, и я получаю истинное удовольствие, наблюдая за рождением и развитием легенды обо мне и Анне. В глубине души она врождённая сводница, как, впрочем, и все женщины. Но без дурных намерений.
Не знаю, что она сказала Анне, но на следующий день они пришли вдвоём. Войдя в мою комнату, Анна сбросила с себя рясу и гордо вскинула голову. Она снова была одета как благородная дама из высшего общества. Её губы и щёки были накрашены, брови и ресницы подведены голубым. На лице – холодная отстранённость. Обращалась она ко мне как к чужому.
– Сестра Хариклея сообщила мне, что ты страдаешь без меня, что ты похудел и побледнел за эти два дня, а в глазах твоих появился лихорадочный блеск. Я совсем не хочу, чтобы человек заболел из-за меня.
– Значит, она тебя обманула,– ответил я столь же холодно. – Со мной всё в порядке. Напротив, впервые за много дней я испытываю благостный покой. Мне не приходится выслушивать колкости, бессмысленно ранящие моё сердце.
– Ты прав, ты прав,– зашипела она, стискивая зубы. – Что я тут, собственно говоря, делаю? С тобой, кажется, действительно всё в порядке. Мне лучше уйти. Я только хотела собственными глазами убедиться, что ты не болен.
– Не уходи так сразу,– быстро попросил я. – Мануэль купил для Хариклеи варенье и пирожные. Позволь бедной женщине поесть. Монастырский стол не слишком обилен. Ведь у тебя самой запали щёки, и выглядишь ты явно не выспавшейся.
Анна поспешно подошла к венецианскому зеркалу.
– Не вижу ни малейшего изъяна на своём лице.
– Твои глаза чересчур блестят,– буркнул я. – Может, у тебя горячка? Позволь потрогать твой лоб.
Она отпрянула с возмущением на лице.
– Конечно, не позволю. Только посмей, и я тебя ударю.
В следующее мгновение она уже лежала в моих объятиях. Мы целовали и ласкали друг друга с неистовым желанием. От поцелуев мы потеряли ощущение времени, забыли, где находимся. Снятая одежда монашки уже не могла её защитить. Тяжело дыша, она страстно целовала меня, ласкала мои плечи и голову, с силой прижимала к себе мои бёдра. Но желание моё пылало напрасно. Её воля и целомудрие не дремали даже тогда, когда глаза были закрыты. Как только объятия мои ослабели, она открыла глаза, отстранилась и сказала с гордостью победителя:
– Вот видишь, я могу тебя хотя бы мучить, если уж ничего больше.
– Ты в равной степени мучишь себя,– ответил я, а мои глаза всё ещё были влажными от слёз отчаянной страсти.
– Зря ты так думаешь,– ответила она. – Я испытываю истинное наслаждение, когда превращаю твою радость в боль. Ты увидишь кто из нас двоих сильнее. Только первое время я чувствовала неуверенность из-за недостатка опыта, но постепенно я разобралась в твоих западных штучках.
Дрожащими руками я стал поправлять одежду и волосы перед зеркалом.
– Не думай, я не настолько наивная, чтобы ты мог делать со мной всё, что пожелаешь,– продолжала она с упрямой улыбкой. – Это вначале я совершила ошибку, и ты играл на мне как на флейте. Теперь моя очередь играть тобой. Посмотрим, насколько долго ты продержишься. Я женщина хорошо воспитанная и достаточно взрослая, как ты сам не раз это говорил. Меня не соблазнишь, словно девку из трактира.
Её будто подменили. Даже голос стал резким, язвительным. Меня всё ещё била дрожь. Я ничего не мог ей ответить и лишь смотрел на неё. Она бросила на меня кокетливый взгляд через плечо. Стройная белая шея. Голубые дуги бровей. Её голова была как цветок в обрамлении из драгоценных одежд. Гиацинтовый запах её лица ещё держался на моих ладонях.
– Не узнаю тебя,– сказал я, наконец.
– Я сама себя не узнаю,– призналась она в порыве откровенности. – Я и не догадывалась, что скрывается во мне. Наверно, ты сделал меня женщиной, Джоан Анжел.
Она подбежала, схватила меня обеими руками за волосы, сильно тряхнула мою голову и поцеловала прямо в губы. Потом так же неожиданно оттолкнула меня от себя.
– Это ты сделал меня такой,– нежно сказала она. – Ты пробуждаешь во мне самые плохие черты моего характера. И мне это приятно. Интересно узнавать саму себя.
Она взяла мою руку и как бы машинально, стала ласкать её кончиками пальцев.
– Я слышала о западных обычаях. Ты сам мне о них рассказывал. Благородные дамы и господа
