не давит ли мне ошейник. А то, что от этого по всему телу разливается тепло, нравится ещё меньше. Даже жжение в груди ослабевает, а я не хочу, чтобы оно слабело. Не вижу к тому причин.
— Боль ни при чём, — заверяю я, отведя её руку. — Я боялся за тебя и не знал, что делать. Собственно, и теперь не знаю.
Эй коротко клацает зубами.
— Я же объяснила, что нашла лучший выход!
— Мне плевать, какой выход лучший.
— Вот что ты опять начинаешь? — пеняет она мне. — Сам себе что-то выдумал и маешься! Говорю же — всё отлично! Почему ты не веришь и спать не хочешь?
— Ты запретила тебе верить, — напоминаю я. — Давно передумала?
Эйка улыбается, но так, что у меня озноб проходит по коже.
— Хочешь, чтобы я рассказала, а? Ну, хочешь?
Сам не пойму.
— Да, хочу.
— Тем более, не скажу, — дразнит она.
— Почему это?
— Не заглядывай во тьму, особенно из интереса.
Это потрясающе. Нет, в самом деле!
— Ты думаешь, мне интересно?!
— А почему тогда спрашиваешь?
Надо вслух объяснять? Представляю, как нелепо оно прозвучит. Заранее зубы сводит.
— Сделай милость, — подбадривает Эйка.
— Потому что я твой муж, а не раб, — выговариваю я обречённо.
Обречённо, потому что теперь надо выбираться из тёплой постели и гордо тащиться в тёмный угол — сдвигать кресла и ночевать под плащом.
Эйка смотрит на меня в немом изумлении. Так долго, что я успеваю лечь и натянуть капюшон на голову.
— Совсем рехнулся, — заключает она взамен пожелания доброй ночи.
— Окно перед тобой, — подбадриваю я. — Это и есть твой лучший выход. Из любых трудностей.
С тем и расстаёмся до утра.
* * *
Ближе к рассвету плащ сползает, становится зябко, и я просыпаюсь. Стужа как будто поднимается из бездонной пучины, из волн, искусно выписанных на стенах. Несколько минут я мутным взором гляжу в выпуклый глаз оранжевой рыбки, подплывшей к самой поверхности. До тех пор, пока мне не начинает казаться, что рыба шевелит плавниками. Тогда я понимаю, что океан сам собой не приблизится, и переворачиваюсь из сна в явь.
Проверять силки больше не надо — Эйка снова выбирается на охоту. Чудно! Я сгребаю с кресла недочитанные книжки и перебираюсь на шкуру перед камином — там тепло и светло. Теперь у нас и лампа есть, прихватили из библиотеки. Я загораживаю её креслом, чтобы свет не мешал Эйке, и пытаюсь заново вникнуть в карты.
Прозрачно-розовое сияние озаряет дни и месяцы пути в неизвестность: по гладкой воде, мимо тихих зелёных островков. Я стараюсь представить, как оно будет на самом деле, но карты молчат, а описания в книгах устарели. Пока Эйка где-то пропадала, мне не удавалось на этом сосредоточиться, но теперь я постепенно увлекаюсь и даже не замечаю, что начался день. Я только слышу, как просыпается Эйка. Но она меня не окликает, и я не оглядываюсь. Даже когда ощущаю, что она стоит за моим плечом.
— Ты же сказал, что мы не поплывём! — роняет она чуть слышно.
— Мы не поплывём. А я поплыву.
Эй выжидает несколько мгновений.
— Я как-то угощалась одним моряком. С тех пор знаю, что для управления кораблём требуется много труда и знаний. И людей. Раз уж ты не доверяешь магии.
— Будь у меня человеческий корабль, я набрал бы команду. Но зачем гробить столько народу?
Я задумываюсь, кто бы мог помочь, в самом деле? Разве что Уркис. Моя совесть до сих пор неспокойна от того, что я бросил его в темнице. Интересно, он согласился бы к нам присоединиться? Или прихлопнул бы меня и уплыл один?
— Как же попасть в твою команду? — не сдаётся Эйка.
— Тебе это ни к чему, у тебя есть крылья.
Я прилежно отмечаю в книге полезный абзац. Угол листа залит кровью — не иначе, как моей — и разобрать написанное удаётся не до конца.
— Предлагаешь мне гнаться за кораблём? — весело спрашивает Эйка.
— Зачем? — удивляюсь я. — Лети, куда хочешь! И делай что хочешь. Но только, чтобы я не знал. Я вчера тебе лишнего наговорил, а сейчас понял, что ты правильно всё придумала.
— Лететь, значит? — переспрашивает она странным тоном. — А Связь?
— Связь нас рано или поздно прикончит, — соглашаюсь я, перелистнув страницу, — зато каждый будет делать, что пожелает. Или что должен.
— Я говорила, что я тебя ненавижу?
— Ты говорила, что ты меня ненавидишь.
Эйка отходит, а я откладываю одну книгу и берусь за другую. Язык непонятный, придётся опять переводить колдовством… Я слышу шорох шёлка и тонкий металлический звон, но не поднимаю голову. Мне много надо прочитать за зиму. Знания и труд — так она сказала.
— Я не могу отпустить тебя одного, — судя по звуку, Эй роняет и поднимает гребень. — Ты погибнешь, и никто не дождётся помощи. Если есть, кому её ждать.
— На острове остались люди. Нормальные, не то что мы с тобой, — поясняю я, откопав Перо под грудой бумажек. — Уверен, ты знаешь об этом не хуже меня.
— Ах вот оно что! — хмыкает Эйка. — Тебе всё равно, что со мной, лишь бы я никого не сожрала. Успокойся, я не губила ни людей, ни разумных тварей!
— Это меня не касается.
Эйка быстро подходит и садится напротив, рассыпая по золотой шкуре чёрные волосы. Платье она, оказывается, уже сняла, и бинты тоже, и от раны не осталось следа. Как она этого добилась, не представляю. Чудеса, да и только!
— Хочешь, я буду твоей рабыней? — предлагает она, смиренно сложив руки на коленях.
Я медленно откладываю Перо, чувствуя, как к щекам приливает кровь. Надеюсь, это можно списать на жар камина. Я упрямо стараюсь не смотреть на Эйку и на тёмные камни, которые она на себя понавешала. Нити с камнями на запястьях и щиколотках, цепочка на талии. Особенно удалась диадема, от которой тонкие цепи спускаются к ожерелью, плотно защёлкнутому на горле. Будь она неладна. Кажется, я ненавижу эту охотницу ничуть не меньше, чем она меня. В привычном для нас полумраке её глаза сверкают ярче зачарованных драгоценностей. И опаснее.
— Пожалуй, не стоит рисковать, — решаю я, гася лампу, — не хочу привыкать к бесплатным удовольствиям.
— Расплата подождёт, — усмехается Эй, — а мне надо срочно извиниться. Или ты никогда не простишь, и жизнь наша станет пыткой.
Пытка — это недостаточно интересно.
— А если мне не нужны твои извинения?
— Так ты же не знаешь, как я собралась извиняться! — оживляется Эй. — Чего ты хочешь? Хочешь, я для тебя станцую? Жаль, музыки нет.
— Что
