к лицу, — я знаю, но потерпи капельку, обратно ведь не вернёшься.
В сущности, и так нормально. Будто мы вечно болтаем на этом камне и никуда с него не уходили. Кровь смыли волны, а прочее — люди и корабли — где-то в соседнем мире. Я надеюсь, что Эйка не заставит умолять её вслух. Она не заставляет. Она легонько скользит губами по моим векам и проводит пальчиком по моим губам.
— Ни кровинки, — роняет она чуть слышно, — ладно, пей, горе моё… Или я твоё.
Счастье. Я теперь стараюсь не моргать, чтобы не отключиться раньше времени.
— Ну, пей на счастье, — обречённо соглашается Эйка, а потом прокусывает клыками свою губу и целует снова.
Мой рот мгновенно наполняется вязкой ледяной кровью, и первый же глоток мёртвого огня выжигает дыхание. Дышать больше не надо. Сердце ударяет ещё пару раз — больно и глухо — и застывает, как маятник. Я обмираю от страха, но не могу шелохнуться. Эй привычно забрасывает на меня ногу, укрывая своими волосами и крыльями. Я едва ощущаю, как её клыки пропарывают старый шрам и погружаются глубже, чем когда-либо. А дальше мы просто ждём.
Думаю, это самая странная моя гибель. Некоторое время я различаю шелест прибоя, но и он постепенно растворятся в черноте. Эта чернота наползает мне на глаза и на хрустальные корабли, бросающие якоря у песчаной косы. Они прекрасны, как сон. Они непостижимы, как смерть. В конце концов от всего мира остаётся лишь синий огонь маяка, пробивающий черноту. Я до последнего цепляюсь за этот огонь и стараюсь не бояться. Даже когда остаётся лишь память об огне. Я не могу разгадать — это маяк гаснет или я перестаю его видеть? Неважно. Не так плохо всё получилось, если подумать. Зато, когда я вернусь, у меня будут крылья. И будет Эйка. А иначе зачем открывать глаза?
КОНЕЦ
