id="id10">
Глава 10
На третий день я заставляю себя подняться, поесть и выбраться в лес. С затопленной стены я упал бы, но лёд стал толще или я стал легче. В результате я без происшествий добредаю до того берега, предварительно оставив записку для Эйки. Не кровью ― что за дикость? Карандашом на золочёной бумаге. С сопроводительным рисунком, как обещал. Но пока я в два захода перетаскиваю сонную добычу, бумажка остаётся нетронутой, и, в конце концов, я сжигаю её в камине.
Хочется оставить другое послание: «Счастливо оставаться» — и уплывающий в закат корабль. Но для этого понадобится красный карандаш, а они тут все зелёные. Я не помню, обещала ли Эйка вновь сюда заглянуть, но сегодня поздно начинать волноваться. Начну завтра, на свежую голову. И, пожалуй, поищу красный карандаш. Надеюсь, она просто бесится, а не угодила в новый переплёт. Если угодила, я точно убью кого-нибудь. Всех убью! А лучше скормлю Эйке.
Не надо было выпускать отсюда оборотней, напрасно Эй меня придержала! Так и так, конец один. Только теперь она кого-нибудь случайного съест. Я горячо надеюсь, что Эй забавляется с белочками. Но в лесу я её не встретил, и надежды тают с каждым часом. Всё равно надо будет поговорить с ней спокойно. О том, про что мы не говорили с первого дня. О любви и расставании. Я так понимаю, она на это намекает, ну так надо остановиться на чём-то одном! А не исчезать на непонятный срок.
Настраиваясь на мирный лад, чтобы без драк и выбивания окон, я разглаживаю покрывало на постели и немного прибираюсь. Швыряю в реку всё, что проще выбросить, а остальное заталкиваю в шкаф. Поднимаю кресла и стулья, поваленные Эйкой в борьбе за свободу. Вытряхиваю шкуру неведомого зверя и задумываюсь, чем бы заняться? В библиотеку путь неблизкий, а вдруг Эйка прилетит в это время? Вдруг у неё охота не задалась, и она будет совсем без сил?
Чуть подумав, я отворяю окно и разворачиваю к нему кресло. Втыкаю фитиль в остатки синей воды, поджигаю и оставляю на подоконнике в виде ориентира. А то она, чего доброго, метнётся к крайнему проёму и саданётся о дверь.
Так бы ей и надо! Я потираю разбитый висок, заматываюсь в плащ и сажусь в кресло. Не знаю, почему эта мёртвая девушка мне дороже собственной жизни. По-хорошему, бежать от неё надо, но я не двигаюсь. Спать неохота, еды хватает, воды — залейся. Я могу ждать вечно.
В тот миг, когда синий фитиль выбрасывает предсмертную искру и гаснет, Эйка наконец является. Натурально является — в клубах морозного пара и извивах шёлка. Влетает тварью, ступает босиком на пол уже в человеческом облике. Нет, не в человеческом. Это совершенно недостижимая, непередаваемая словами красота.
Такой я её ни разу не видел. Громадная полная луна висит за окном, и кажется, что волосы Эйки сотканы из этого света и самой ночи. Пламя вьётся в камине за моей спиной, но углям далеко до её глаз. Ну или мне так кажется в очередном помутнении. Чтобы определиться, как оно на самом деле, я выпутываюсь из плаща и подхожу ближе. Эйка оглядывает меня с головы до подола моего нелепого одеяния и испуганно прикладывает руку к груди.
— Ох, — произносит она сдавленным шёпотом, — я уже испугалась, что ты опять весь в крови!
Я делаю последний шаг — для разумного разговора, не иначе. Но что говорить, когда я ног не чувствую? Слишком долго просидел без движения. Я опускаюсь перед ней на колени, очень медленно, по мере того, как мне отказывает сустав за суставом. Я прижимаюсь лицом к её стану — к ледяному струящемуся шёлку и тугим бинтам, незаметным снаружи. Я не хочу говорить и даже слышать. Она вернулась. Она вернулась, а я уже начал сомневаться, была ли она вообще.
Эй тоже ничего не говорит, но медленно кладёт руку мне на голову. Скользит пальцами сквозь мои волосы мимолётным движением. И проходит мимо, как недостижимый корабль. Я остаюсь сидеть на полу, не в силах ни встать, ни повернуть голову. Что это было? Это не про неё, не про нас, это пугает сильнее, чем призраки в зеркалах. И в груди жжёт так, что я задумываюсь, за что мне это? Видимо, за всю дурь моего народа.
Эйка ничего не объясняет. Беззвучно затворяет окно, ложится на край кровати и отворачивается. Спать легла, что ли?
— Тебе не стоит летать так помногу, — произношу я глухо, — рана может открыться. И оборотни везде шныряют.
С серебряными копьями… Эйка отвечает тихо и неохотно:
— Не волнуйся, я им не попалась. Всё будет в порядке.
— Между нами тоже? — уточняю я, задержав дыхание.
— Разумеется, — обещает она, — не обращай внимания, я просто устала. Летела издалека.
Чем не объяснение?
Я, наконец, поднимаюсь с пола и забираюсь в постель, но не решаюсь коснуться Эйки. Отвык, что ли? Почему мне кажется, что она этого не хочет? Когда я тихонько обнимаю её со спины, Эйка меня не отталкивает. Когда я осторожно целую её плечо, она не вздрагивает. Но если она такая тихая, жди беды.
— Ты сыта? — спрашиваю я, упиваясь морозным запахом её волос.
— А ты?
Этот вопрос сбивает меня с толку.
— Я? Да, конечно…
— И я конечно, — усмехается Эй. — Здорово, что нам обоим лучше.
Я бы предпочёл, чтобы она не отворачивалась, и пусть мне будет хуже. Но всё равно я счастлив, как ненормальный, от того, что она рядом. Где была, уже неважно. Наверное, важно, но не сию минуту. Я молчу, пропуская сквозь пальцы сверкающие чёрные пряди. Эйка поворачивается и начинает меня разглядывать.
— Не могу, когда ты так дышишь, — сообщает она.
— Много ты в этом понимаешь!
— Много ты понимаешь в том, что я понимаю, — отвечает Эй, откидывая волосы с моего лба. — Не хмурься, я ведь здесь. Ты же хотел, чтобы я осталась.
— Я хотел тебя убить.
Её улыбка не мрачнеет, а пальцы также ласково касаются моей щеки и скользят по губам. Мне стоит усилия не ответить поцелуем на это прикосновение.
— Я по тебе тосковала, — произносит Эйка, как бы удивляясь этому факту.
— Тогда не молчи, что бы ни сделала.
Она поднимает брови:
— А ты знаешь, что я сделала?
— Нет. Но знаю почему.
В этот раз её взгляд на секунду застывает и тут же становится сочувственным.
— Больно тебе?
Мне не нравится, что она поглаживает след от укуса — будто проверяет,
