стремительностью, в одном пункте, касавшемся преследования евреев, были чрезвычайно подвижны и единодушны. Поэтому им ничего не оставалось другого, как послать депутацию к императору Максимилиану и умолять его о милостивой защите против решений враждебно настроенных против них имперских сословий. Вероятно, и в этом деле Иоселин из Росгейма действовал в пользу своих единоверцев. К счастью, император сообразил, что евреи, хотя находились под властью крупных и мелких феодалов, в сущности, были его рабами и, следовательно, изгнание феодалами было бы равносильно нарушению его суверенных прав. Поэтому Максимилиан поспешил обратиться со строгим посланием к курфюрсту Альберту, капитулу Майнца, всем духовным и светским феодалам, а также к городам и без обиняков выразил им свое порицание за их совещание и воспретил им собраться еще раз в установленное время. Второе совещание в самом деле не состоялось. Евреи были на время спасены. Но архиепископ Майнца или, в его отсутствие, капитул не отказались от своих планов. Предприняты были шаги, чтобы побудить императора согласиться, наконец, на изгнание евреев, ибо его указ ведь был основан на «неправильных, необоснованных и назойливых просьбах евреев». Враги евреев и друзья кельнских доминиканцев все еще надеялись настроить императора враждебно против евреев. Но их надеждам не суждено было сбыться. Евреи пока не были изгнаны. Курфюрст Альберт принял даже в свое подданство вновь прибывших евреев, конечно, не из симпатии к ним, а из личного интереса, даровал им обычные привилегии, именно давать деньги в рост под условием подлежания его суду, правда, только на время и за ежегодный взнос налога в 12 гульденов с головы. Но архиепископ при этом был так бессердечен, что в грамоте категорически оговорил, что, если близкие родственники из другого округа посетят его еврейских подданных (напр., родители детей или наоборот), то гости, под угрозой штрафа, не должны оставаться в стране более двух ночей. Какой должен был свершиться переворот для того, чтобы это бездушное поколение с окаменевшими сердцами сделалось доступным голосу человечности и сострадания?
ГЛАВА VI. Рейхлиновский спор и лютеровская реформация (1516 — 1525)
Началом коренного переворота, который должен был оздоровить окаменелый и развращенный мир, и был спор Рейхлина с доминиканцами о Талмуде. В Риме рейхлиновский процесс, хотя медленно, все же подвигался заметно вперед, не смотря на борьбу, мины и контрмины обеих партий. Гохстратен, понимая, что комиссия из двух кардиналов, Гримани и Анконитани, вынесет постановление в пользу Рейхлина, стал настойчиво и энергично требовать постановления собора, ибо тут дело идет не о правонарушении, а о вере. Папа Лев, который не хотел ссориться ни с той, ни с другой партией, должен был, вопреки своим собственным неоднократным постановлениям, отчасти удовлетворить это требование. С одной стороны император Максимилиан вместе со многими немецкими князьями настаивали на том, чтобы Рейхлин был оправдан, а доминиканцам было бы приказано молчать; кроме того Максимилиан приказал возбудить процесс против Пфеферкорна, этого негодяя, которого он, но необдуманности своей, так долго поддерживал. С другой стороны король Франции и юный Карл (тогда еще бургундский герцог), будущий германский император, король Испании и Америки, чуть ли не угрожали папе репрессиями в случае, если он не отнесется к рейхлиновскому спору с большей серьезностью и не вынесет окончательного осуждения «Глазному зерцалу». Лев нашел весьма целесообразным освободить себя от этой, начинающей становиться опасной обузы, свалив ее на чужие плечи. Он поручил вынести решение особой комиссии, составленной из членов заседавшего тогда Латеранского собора. Таким образом, вопрос о Талмуде был поставлен на обсуждение вселенского синода и сделался жгучим всеевропейским вопросом.
Рейхлин, который вначале был полон надежд на скорое окончание его процесса в Риме, преисполнился, после двух лет томительного ожидания, малодушного отчаяния. Он опасался, что рвение его друзей остынет, что его состояние будет истощено этим длительным процессом, что он, в виду приближающейся старости, недолго еще проживет, и тогда после его смерти официальная католическая церковь все же заклеймит его, как еретика. Его друзья должны были неоднократно ободрять его. Всех энергичнее оказался и тут юношески пламенный Ульрих фон Гутек, находившийся тогда в Италии. Он один глубже всех оценил все значение этого всемирно исторического процесса. Он хотел повести дело так, чтобы свергнуть орден доминиканцев и папство и искоренить все пережитки и остатки средневековья.
Наконец, был вынесен приговор (2 июля 1516 г.). Первый, кто высказался в синодальной комиссии, был епископ Георгий Бенигнус из Назарета; он находил, что «Глазное зерцало» Рейхлина не содержит никакой ереси и что постановления парижского университета и остальных богословских факультетов, как несправедливые поношения, достойны осуждения. Он был поклонником еврейской и халдейской литератур и, конечно, уже по одному этому не мог высказаться за доминиканцев. Точно также гласило и второе мнение, высказанное епископом Малфи, который еще добавил, что инквизитор Гохстратен, считающий себя столпом церкви, должен быть подвергнут наказанию за свою строптивость. В том же смысле высказались все члены комиссии, за исключением мрачного фанатика-кардинала, Силвестра Приериаса, конечно, доминиканца и тоже увлекавшегося кострами; он один высказался в пользу Гохстратена. Инквизитор был, конечно, задет этим приговором, но не обескуражен. Он пытался всяческими обходами настоять на своем и даже публично расклеил в разных местах Рима свою обвинительную статью против Рейхлина, евреев и Талмуда. Но реихлинисты, число коих в Риме, по мере того, как опустели гохстратенские мешки золота, все возрастало, срывали эти расклеенные обвинения и бросали их в грязь. Тем не менее изобретательный и злобный Гохстратен. знакомый с руководящими личностями при папской курии, не считал своего дела потерянным. Еще папа не произнес своего слова. Поэтому Гохстратен и его друзья убедили Льва X издать приказ о прекращении процесса (mandatum de supersedendo).
Этот исход вполне соответствовал характеру Льва и его отношению к обеим страстно возбужденным сторонам. Он не любил волнений; по последние были бы неизбежны, если бы он решительно высказался в пользу одной или другой стороны. Он не хотел портить свои отношения ни с гуманистами, ни с мракобесами, ни с германским императором, ни с королем Франции и регентом Испании; таким образом процесс продолжал висеть в воздухе и мот каждую минуту в благоприятное время быть возобновлен доминиканцами. Гохстратен должен был, правда, с позором оставить Рим; но все еще не покидал надежды добиться, наконец, своей цели. Он был человек сильной воли, которого нельзя было сломить унижениями; кроме того он был настолько бессовестен, что ложь и клевета давались ему чрезвычайно легко.
Если папа Лев думал своим властным словом подавить окончательно весь спорь, то он несколько переоценил авторитет
