Дыхание его легло мне на кожу, горячее-горячее. Япочувствовала, что Дамиана сняли с моих колен. Не могу понять, откуда я знала,что он не сам слез, но знала.
— Анита, смотри на меня. — Голос его звучал оченьтихо и очень близко, каждое слово обжигало мне руки дыханием. — Анита,прошу тебя, пожалуйста, смотри на меня.
Голос его доносился сквозь страх, отпирал сжавшийся в горлезамок, успокаивал напряжённые мышцы плеч.
— Смотри, смотри на меня, Анита! — шептал он.
Я снова могла дышать.
— Пожалуйста, — шептал он, касаясь пальцами моихрук. Легчайшее прикосновение, и мои руки опустились на дюйм, на два, и я ужевидела сквозь пальцы его лицо. Глаза его были чисто шоколадно-карие, и былисейчас ласковыми. Не было ни следа гнева или похоти, ничего, кроме терпения иласки. Вот это и было в нем то, из-за чего я в него без оглядки влюбилась.
Я попыталась кивнуть, но тут Дамиан схватил меня за ногу, истрах вернулся с рёвом лавины, и крик вырвался у меня из горла. Дело было нетолько в силе Моровен, ещё и в страхе Дамиана перед этой силой, и ещё в том,что я не могла закрыться от него щитами.
Глава 21
Я вскрикнула, и Ричард внезапно закрыл мне рот поцелуем —нежным прикосновением губ. Страх пронизывал меня до кончиков ногтей, струилсякак электрический ток. Я оттолкнула Ричарда.
Я ждала, чтобы меня заполнила злость, подавила страх и всевообще, но она не пришла. Вышло так, что страх разросся в панику — такуюпанику, от которой холодеет тело, немеет мозг, которая заставляет забыть все,что ты помнишь о том, как превратить своё тело в оружие, и остаётся толькожалобный писк в голове, превращающий тебя в жертву. Если ты не можешь нидумать, ни двигаться, то ты — жертва. Вот почему паника убивает.
Ричард склонился передо мной, отодвинулся настолько,насколько его отодвинули мои руки. И ничего нежного не было сейчас в его лице.Он смотрел жадно, пристально, стоя на одном колене, повернув другую ногу так,чтобы закрыть себя от моего взгляда. Язык жестов был скромен, выражение лица —нет.
Он потянулся ко мне и стал нюхать воздух, втягивая его всебя, и грудь его вздымалась и опадала. Глаза он закрыл, будто обонялпрекраснейшие из цветов, голову запрокинул — чуть-чуть. Когда он открыл глаза,они уже были не карие, а янтарные — темно-оранжевый янтарь волчьих глаз. Былмиг, когда от вида этих глаз на загорелом лице у меня захватило дух, и тутпальцы Дамиана впились мне в ногу. Новая волна паники захлестнула меня с головойи отразилась в мыслях Дамиана. Замелькали спутанные образы тел, рук, держащихнас, треск разрываемой одежды, прижимающее нас к столу тело…
Чья-то рука обвилась вокруг моего запястья и дёрнула менявверх и прочь. Ногти Дамиана продрали мне кожу и соскользнули. Ричард выдернулменя из рук Дамиана, из его ужаса, воспоминаний, страха.
Как только Дамиан перестал касаться меня, паника слегкаспала, я снова смогла дышать. Страх остался, пульсировал сквозь меня, но сталслабее. Разница — как тонуть в океане или в рыбном садке. Лучше, не такстрашно, но все равно смерть.
Я оглянулась на Дамиана — он лежал на полу, протягивая рукус растопыренными пальцами, и даже на расстоянии я потянулась к нему обратно,ощущая его голод.
Ричард отдёрнул меня за руку — резко, внезапно. Я потеряларавновесие, и он воспользовался моментом, прижав меня к своему телу, а руку,которую он держал, заведя мне за спину. Вообще-то больше эмоций у меня должнабыла вызвать боль, но накатило на меня другое — ощущение от прижатия к его обнажённомутелу. Не просто я была прижата к телу мужчины, даже очень красивому, а дело втом, что моё тело будто его вспомнило. Вспомнило, каково прижиматься к этимрукам, к этой коже, и вместе с памятью тела… ну, как будто распороли старыешрамы и сердце выплеснулось наружу. Ты можешь долго и усердно старатьсявыбросить мужчину из своего сердца, но не всегда тебя предаёт именно сердце.
И в этом эмоциональном хаосе я почувствовала, что Моровенуходит. Нам не понадобился ardeur, чтобы её смутить — достаточно было наших сРичардом взаимных чувств. Как не понимала Моровен чистого вожделения, так непонимала она и любви, пусть даже сильно растоптанной. Не знаю, пугает ли её этаэмоция или просто не понятна ей. Что ж, Моровен не одна такая.
Мы касались друг друга, и триумвират отлично действовал. Мыоба убрали щиты, чтобы помочь Жан-Клоду пробудить ardeur и спасти нас, но щитыещё и от многого другого защищают. Что такое любовь? Каково ощущение от неё всамой неприкрытой её форме? Похоть, голод, желание и неодолимое вожделение, какбудто у тебя вырезали середину тела и оставили пустоту, и единственное, чтоможет её заполнить — это тот, кто сейчас касается тебя.
Я любила Ричарда. Я не могла сейчас скрыть это чувство, немогла отвергнуть. Я лежала в его объятиях голая — во многих смыслах. На миг яощутила, что у него те же чувства, и ещё ощутила… стыд. Он стыдился — не того,что любит меня, но другого: какая-то часть его существа жалела, что Моровенушла. Он хотел пить мой страх, пока мы будем трахаться. Эта мысль пришла ему вголову не в виде слов — в виде спутанных образов. Для него мой ужас был чем-товроде ужаса оленя, загнанного и убиваемого. Страх, пусть даже небольшой страх,все делал лучше — и жор, и секс.
Он отпустил меня, шагнул в сторону, чтобы мы не соприкасались.Щиты Ричарда с метафизическим лязгом встали на место, и он оставил меня стоятьодну. Меня трясло, и я не понимала, почему.
Лицо Ричарда омрачилось злостью, за которой он всегдаскрывал то, что думает. Подхватив штаны, он направился к двери.
— Ты испугалась этого не меньше меня, — сказал они вышел.
Я хотела сказать, что это не так, но в некотором смысле этовсе же было так. Меня не пугало, что он любит к сексу примешать толику страха,немножко грубой игры — это свойственно всем оборотням. Наверное, это отзапрограммированного инстинкта погони и убийства жертвы. Если бы они не балделиот чужого страха, то человеческая сторона их природы вылезала бы наружу имешала убивать. А может, не в этом дело. Может быть, в чем-нибудь другом. Можетбыть, в том, что Райну и Габриэля манил к себе латентный талант. Не знаю, номеня не ужаснуло то, чего хотел Ричард. Тот факт, что его тянуло меня иметь,пока навеянный Моровен страх терзал меня, — этот факт меня не беспокоил.Это ещё цветочки по сравнению с тем, что любят мои леопарды. То, что я неучаствую, ещё не значит, что я слепая.
Нет, проблема была не в этом. Я упала на колени, да так иосталась. Я почувствовала, что он все ещё меня любит, но почувствовала идругое: его ненависть к самому себе, ко всей своей сути была сильнее и важнее,чем чувства ко мне. Я раньше думала, что он брезгует своим зверем, но это ещёне все. Он считает мерзостью все то, что нравится ему в спальне. Мы былилюбовниками несколько месяцев, и я никогда не знала, что он скрытый садист.Какими ж адскими усилиями он себя сдерживал, чтобы я об этом не узнала!
