Чья-то рука легла мне на плечо, и я вздрогнула. На менясвоими лавандовыми глазами смотрел Натэниел.
— Как ты?
Глаза у меня жгло, горло перехватил спазм. Боже мой, неужтоя хочу плакать?
Я замотала головой, потому что не доверяла своему голосу.Нет, ни всхлипываний, ни стонов, ни истерики не будет. До сих пор я сама незнала, что где-то в глубине души держалась за надежду. Надежду, что мы сРичардом как-то поладим. Я думала, что я преодолела это — дура. Я ничего непреодолела, я только скрыла это от себя. Я не могу отдать себя целиком никому,потому что я до сих пор люблю Ричарда. А это не глупо?
Он тоже меня любит, но свой стыд он любит больше. Он убежалне потому, что я не могла принять его зверя. Он убежал потому, что живя сомною, не мог бы притворяться. Притворяться нормальным. Я никогда не умела хотьсколько-нибудь сносно притворяться не той, кто я есть, а в последнее время этоу меня даже хуже стало получаться. Можно ли притворяться кем-то другим и бытьискренне счастливой? Сомневаюсь.
Натэниел обнял меня обеими руками, медленно, будто боялся,что я его остановлю, но я промолчала. Мне прямо сейчас нужно было, чтобы менядержали. Чтобы держал кто-то, кто меня хочет, хочет меня всю, со всем хорошим ивсем плохим, что во мне есть, с приятным и страшным. Ричард прижимался голым кмоему телу, и даже этого обещания оказалось мало.
В дверях появился Мика.
— Доктор Лилиан на кухне, смотрит рану Ричарда. —Он посмотрел на Натэниела, перевёл взгляд на Дамиана, потом на меня. — УРичарда потрясённый вид. Что случилось?
Я протянула руку, и он подошёл ко мне, не говоря ни слова. Язарылась лицом ему в плечо, и это горячее тугое давление прорвалось у меня изглаз, из губ. Я вцепилась двумя руками в его рубашку и заревела.
Натэниел оказался сзади, поглаживая меня по спине, бормочачто-то успокаивающее.
— Что случилось? — повторил вопрос Мика.
Ему ответил Дамиан, и я услышала, что он близко, а потом егорука стала гладить меня по плечу.
— Ричард ненавидит себя сильнее, чем любит кого бы тони было.
Вот только тут до меня дошло, что Дамиан и Натэниел были сомной связаны, когда у нас с Ричардом был этот момент ясности. Первой моеймыслью было: «Ему как нож острый будет, что эти двое знают его тёмную тайну». Авслед за ней пришла другая: «А какая, к хренам, разница?»
Я цеплялась за Мику, Натэниел гладил мне спину, а Дамианнеловко трепал по плечу.
Грегори леопардовым голосом прорычал:
— Че тут стряслось? Я думал, вы с Ричардом трахатьсябудете.
Мика избавил меня от необходимости отвечать:
— Грегори, пошёл вон, пока что-нибудь ещё глупее несморозил.
— Я ничего такого…
— Вон!
В голосе Мики зазвучала рычащая нотка, и её хватило, чтобыпробудить в нем зверя, я почувствовала его в теле Мики — как задеваешь кошку втемноте. Кошку, с которой ты можешь спать в одной постели, и ощущение этогомеха, тельца — как ощущение подушки или простыни, составная часть ночного сна.Уют, компания, тепло — и твёрдое знание, что если чего не так, за когтями делоне станет. Зверь Мики подтолкнул моего, и ему стало так тепло, так уютно, какбудто эти два невидимых тела потёрлись друг о друга. Ощущение его шеи рядом смоим лицом, его кожи, мокрой от моих слез, его рук, обнявших меня, создали одиниз тех моментов, когда я понимала: подпусти я его достаточно близко, егообъятия могут стать моим домом.
Натэниел меня поцеловал — очень осторожно, в плечо.
— Не грусти, Анита, пожалуйста, не грусти.
Я повернулась посмотреть ему в лицо. У него на щеках былислезы. Я отвела руку в сторону, чтобы обнять его за талию, держать их обоих, ипозволила себе утонуть в них, повиснуть на них. Что такое любовь? Иногда —когда ты просто разрешаешь себе быть собой, и тому, кого любишь, тожеразрешаешь быть собой. Или тем, кого любишь.
Глава 22
Когда истерика у меня прекратилась, и все сполоснулись хотябы настолько, чтобы соседи при виде окровавленных рож не бросились сразузвонить в полицию, я оделась. Мика заметил, что раз мы все сейчас пойдём спать,то зачем одеваться, но я не могла без одежды. Все чёрное, включая наплечнуюкобуру с «браунингом» и спрятанную под волосами рукоять по-настоящему большогоножа. Он был скрыт в сделанных на заказ ножнах на спине, скреплённых снаплечной кобурой, хотя можно было носить их и без неё, но это не так удобно. Микаопять напомнил, что вряд ли мне в собственной кухне понадобится столько оружия.Я глянула на него, и он замолчал. Остальные вообще ни слова не сказали.
Вы когда-нибудь пробовали одеваться на глазах у троихмужчин? Мика — я хотела, чтобы он здесь был, и выгнать Натэниела тоже казалосьнехорошо, а Дамиан… страшновато было сейчас отделять от меня этого вампира хотябы дверью. Мы только что занимались с ним сексом, и он даже вошёл за мной вванную, и все равно я заставила его отвернуться, пока одевалась. Пусть оборотнивсе же заставили меня изменить отношение к наготе, но одеваться перед кем-то —это ещё интимнее, чем быть голой. Или просто моя застенчивость на сегодня ужеполучила все удары, которые в силах была вынести.
Кстати о застенчивости. Если бы мне не казалось эторебячеством и трусостью, я бы заперлась в спальне, пока Ричард не уйдёт, но этобыло бы и ребячеством, и трусостью, так что будь оно все проклято. Тем болеечто Натэниел обещал мне сварить кофе. Есть до десяти утра я терпеть не могу, нокофе — жизненная необходимость.
Дамиан сделал одну вещь, от которой мне стало лучше: онпопросил халат. И тут я сообразила, что ни один из моих знакомых вампиров кнаготе не относится легко. Они готовы обнажаться ради благой цели, но нерасхаживать голыми, как большинство оборотней. Забавно, что раньше я этого незамечала.
Натэниел принёс из подвала собственный халат Дамиана изаглянул к себе, чтобы тоже взять пару джинсов. Очко в его пользу, что оделсябез моей просьбы.
Халат Дамиана будто приехал прямо из викторианской Англии —а может, так оно и было. Густой темно-синий бархат, тяжёлый как пальто, а некак халат. Несколько протёрт на локтях, обшлага и подол залоснились, но всявещь просто кричала, какая она дорогая. Дамиан завернулся в него с такойнежностью, как будто это его любимый плюшевый мишка. Когда он завязал пояс,только ладони остались на виду.
— Но это же не халат? — спросила я.
Он встряхнул головой, вытаскивая волосы из-под воротника,разметав их неожиданным красным потоком по синему.
— Это пеньюар.
Я кивнула, будто поняла, что он говорит, и протянула емуруку. Не потому, что хотела его коснуться, хотя и это тоже было, но из-занесчастного вида у него в глазах, и ещё потому, что он потирал руки о синийбархат, будто от этого ему было спокойнее. Он принял мою руку и улыбнулся мневпервые с тех пор, как та-кто-его-создала обрушила на нас свою злобу. Улыбкабыла робкая, но стала уверенней, когда он коснулся моей руки.
