Ася говорит: очень многое зависит от человека, человек сам может отвести от себя беду.
— Когда ты родилась, я посадила вишню и яблоню. Вишен и яблонь в саду много, и необходимости в этом не было, но мне очень хотелось, чтобы вместе с тобой поднялись два дерева — стали твоими кормильцами. И зимой чтоб кормили тебя — вареньями и повидлом. Ты поливала их в сухое лето. Едва научилась ходить, а уже несла лейку — полить. Так вы и росли вместе. А когда появились первые вишни, ты ягоды делила всем поровну. Ты очень любила отца — ему ягоды несла первому, в рот вкладывала. А потом взбиралась по нему и причёсывала его, у него тогда шевелюра была гораздо пышнее.
— Мама, что нам делать?
Зазвонил телефон.
— Прости, Юленька, ты ждёшь меня, не спишь, я — у Генри.
— Слава Богу, жив. Как ты к нему попал?
— Случайно. Генри вышел гулять с собакой, а я сижу, привалившись к стене. Разве я тебе не говорил, Генри живёт по другую сторону от нашего офиса.
— А почему ты сидел, а не шёл? Тебе стало плохо?
— Мне даже очень хорошо было. Просто отдыхал.
— А что ты делал по другую сторону от офиса? — спросила, но тут же сама вспомнила — в ту сторону идти к Митяю.
— Генри оказал мне первую помощь, — не ответил Аркадий на её вопрос. — Растёр спиртом, напоил, накормил. Я не мог говорить, не могу сразу позвонить — руки одеревенели. Хотел идти, Генри не пустил. Ложитесь с мамой спать. Прости меня, ради бога, за сегодняшний день, но я должен был…
— …попытаться помочь Генри, — закончила она за него. — Да?
— Да, — удивлённо сказал Аркадий.
— Тебе очень плохо.
— Очень плохо, Юленька, и я не знаю, что делать. Но утро вечера мудренее.
— Сейчас уже почти утро.
— Я знаю. Прости меня.
Не успела повесить трубку, снова зазвонил телефон.
— Юля, простите, это Асин муж. Ася дошла, но говорить не может. Простите. Нужно помочь ей. — И гудки.
— Что же ты плачешь, Юша? — Мама обнимает её. — Все нашлись, да? Ложись, доченька. Не плачь, не беспокой ребёнка, он тоже начнёт плакать.
Но слёзы текли и текли. И не забирали с собой страха, проявленного странным днём, явившегося наказанием ей за что-то, этот страх живёт теперь в её утробе, рядом с ребёнком. Слёзы не помогают и осознать слов — «Немногие для вечности живут…» Одно ясно: никак нельзя сказать об их жизни с Аркадием: она состоялась. Несмотря на то, что они с Аркадием очень хотят жить честно и помочь людям, что-то очень не так в их жизни. А она не может понять и поправить это.
— Все живы, Юша. Ложись, родная, — уговаривала её мама, — а то скоро приедет Бажен, и нам нужно будет вставать.
Бажен звонил в дверь долго. Она так и не проснулась. Проснулась мама. Накормила Бажена и уложила в своей комнате на диване.
Аркадий вошёл в спальню в одиннадцать утра. Юля сразу проснулась.
Она не узнала мужа — так похудел он и осунулся! Но она не показала ему своей растерянности.
— Неужели вчерашний день кончился? — спросила с надеждой.
— Нет, Юленька, вчерашний день, вернее, позавчерашний, только начался.
— Что сделал Митяй?
— Если можно, не сейчас, пожалуйста. Я должен хорошо всё обдумать. Лучше скажи, как ребёнок? Он не очень пострадал вчера?
Сама не зная почему, Юля взяла и пересказала вчерашний день.
— Сволочь! — пробормотал Аркадий, когда она передала ему разговор с Митяем, и стал ходить по комнате.
Был он совсем не такой, её Аркадий, с каким она познакомилась. От кончиков ноздрей к углам губ горьким выражением прорезали кожу морщины, глаза потеряли улыбку.
— Разве ты не знал раньше, что он — дурной человек? — спросила Юля.
— Нет, не знал. Он безотказно делал для меня всё, что мне было нужно. Он заботился обо мне, мне предоставил руководство фирмой. В самом начале вместе с взносом за меня дал мне кругленькую сумму на жильё.
— Может, те деньги жгли ему руки, и он хотел избавиться от них? — Аркадий удивлённо уставился на неё. — Но ты ведь расплатился с ним?!
— Давно. Разве в этом дело?
— Он хочет власти?
— Я не знаю, чего он хочет. Из твоего рассказа я понял, он хочет тебя. А если он чего-то хочет, он не остановится…
Юля сидела в своей розовой ночной рубашке, выбранной Аркадием, и трогала её пышные складки. Поначалу велика была, а сейчас, когда торчит живот, — как раз.
Мама с Баженом встали. Осторожно носят коробки, разбирают. Их шаги не слышны, чуть-чуть, редко, скрипнет половица паркета.
— Сволочь, — повторил Аркадий.
— Что же теперь делать?
— Я не знаю, Юленька.
Звонят в дверь. И тут же — стук в спальню. Юля встаёт, надевает халат, прикрывает постель.
Входит Митяй.
— Кроме Игоря, все в сборе. — Он протягивает Аркадию документы и начинает кричать: — Что такого я сделал? Ну взял на ночь… что, я не имею права изучить их? Чего ты пустил волну, опозорил меня? Вот они. Я ничего с ними не сделал: ни одного пункта не изменил, в свою пользу не переписал! У тебя ничего не отнял. — Он кричит Аркадию, а смотрит на Юлю, но тоже не прямо, как смотрят Аркадий или Генри, а краем зрачка. — Я работаю в поте лица, я служу тебе, я у тебя ничего не отнял, — повторил он. — Все денежки лежат на месте, разве нет? И в документах всё, как было! Ну что ты молчишь?
— Ты кричишь, вот он и молчит, — говорит Юля. — Как он тебе может ответить?
Митяй и сейчас не попал взглядом во взгляд, его щёки малиновы, под носом — мелкие капли пота.
— Вырастили на свою голову. Баба вмешивается во все дела! Ты, Аркашка, меня знаешь, я не подводил тебя, я делал для тебя всё как для родного брата. Сам подумай, зачем я тебя вытащил с периферии, зачем доверил свою жизнь и своё благополучие?
Аркадий не сказал: «Затем, что тебе нужен был честный человек — прикрыть твои делишки», «Затем, что ты хотел подставить под удар другого, а сам остаться в тени. Если неудача, пострадаю я, а ты выйдешь сухим из воды».
Аркадий не сказал. И она не сказала.
Почему ей так холодно, хотя в доме тепло и на ней байковый халат? Почему не смеет поднять глаза?
Она не хочет обнаружить недоверие… не перед Митяем, перед Аркадием.
— Спасибо, Митяй, что пришёл. Забудем. Взял и взял. Забудем, — повторил Аркадий твёрдо. У Аркадия словно расправилось лицо, и исчезло горькое выражение, и вернулась улыбка. — Хочешь, вместе позавтракаем? Зять приволок с родины деликатесы.
— А что, я не против. Ты знаешь, я всегда люблю пожрать, особенно после изгнания Римки. Не станешь же готовить сам себе!
