— А правда, что активные лесбиянки мужчин трахают?
— А ты почему меня спрашиваешь? — не понял тогда Денис.
Сын хитро улыбнулся.
— Ну как же! Мама сказала, что ты с такой забавляешься.
После этого короткого диалога Денис молча отодвинул пария в сторону и, войдя в комнату к жене, одним махом скинул с туалетного столика все ее хитрые пузырьки и коробочки.
— Не смей про меня детям чушь говорить!
Ольга подняла глаза и снова опустила их обиженно, продолжая пилить ногти:
— О боже! Любить лесбиянку можно, а, значит, рассказывать об этом — чушь?!
— Детям мозги не мусори своими догонами!
Он захлопнул дверь и не возвращался домой три дня, запив на даче горькую.
…Вот она встает и потягивается, взъерошив после свою причудливую короткую стрижку… Она потягивается стоя или еще в постели?.. Вот она целует его в небритую щеку и идет готовить завтрак. Она приготовит завтрак или потребует, чтобы кофе в постель принес он?.. Вот она приходит на родительское собрание к Кире, и, когда учительница с ехидством, как это всегда происходит, начинает жаловаться на плохое поведение его дочки, она… Что делает Кирш? Скорее всего, показывает свой коронный «fuck!»…
Иногда Денис задумывался, хотел бы он видеть Кирш своей женой… Ему нравилось заботиться о ней и ее сыне, откладывать им деньги, привозить продукты; нравилось вытаскивать Кирш из драк, не получая благодарности, нравилось, когда она вырывалась, гневно хмуря брови, стоило ему попытаться прикоснуться к ней чуть нежнее, чем то позволяет дружба… Он видел в ней женщину, но именно ту, которая и к тридцати годам все еще похожа на мальчишку и уже знает что-то такое, что не позволит ей до конца вернуться к себе — женщине, даже если бы она того захотела. Денису нравился в Кирш неженский инстинкт завоевателя и совершенно девический, непорочный испуг в глазах, если она видела чье-то страдание.
Бывшие коллеги понимающе кивали, замечая то придыхание, с каким он разговаривал с Кирш. Почему? Денис и сам не мог понять, возможно, только психиатрии под силу разобраться, отчего многие менты так любят садо-мазо, почему сильные и грубые мужчины часто с умоляющими взглядами ползают в ногах — если не у юношей, то у женщин, похожих на них. Среди агентов, информирующих милицию, было много лесбиянок, и Денис не раз видел, как его сослуживцы используют агентурную есть «не по назначению». За нехитрую плату — героин, легко доступный высоким чинам, можно было воплощать в жизнь свои самые смелые сексуальные фантазии. Если бы Денис не знал, что в этой грязи бывают другие менты, не знал, что это может коснуться Кирш, он не бросил бы службу так рано. Но все равно ушел бы из-за нее — не из-за Кирш, из-за грязи.
Тогда Кирш уже была не на системе и употребляла героин, только если его «по доброте душевной» заносили знакомые, а она противостоять искушению была не в силах. Денис спрашивал: «Бывают наркоманы, которых вылечивают раз и навсегда?» Кирш ухмылялась; «Бывших наркоманов не бывает: старик опиум умеет ждать!.. Главное — помнить, что ты наркоман, не строить иллюзий и сопротивляться». У Кирш было желание для сопротивления: там, где не помогли никакие клиники, вытащило именно оно. Весь вопрос в том, есть ли человек сам у себя или уже простился со своим «я», со своими честолюбивыми амбициями и с тем, что стоит выше желаний и потребностей, — с мечтами. Кирш не прощалась, а потому была не из тех наркоманов, которые готовы за дозу предать кого угодно, включая себя. Сделать ее агентом районным операм не удалось, добиться чего-то иного — тоже. Они не настаивали, а Денис об этих историях даже не знал, не знал до того момента, как в дверь Кирш не постучал его непосредственный начальник, точнее, до того вечера, когда он не услышал по телефону затянуто-обреченный голос Кирш и не увидел спустя полчаса ее разбитую губу.
…Тогда полковник Мишин был слегка навеселе и, когда Кирш открыла ему дверь, вошел в незнакомую квартиру, как к себе домой, и игриво оглядел хозяйку с ног до головы.
— И что ж, совсем без мужиков?! Видел я в сейфе твои фото ню — у шалавы какой-то изъяли. Хорошенькая…
Кирш надвинула на лоб бейсболку, в которой расхаживала по дому в дурном настроении, и сунула руки в карманы:
— Тебе какой хрен; хорошенькая или плохенькая? Ты чего пришел куда не звали?
Мишин рассмеялся;
— Ты бы повежливей, девочка, с полковником МВД!
— Да хоть с генералом! Чего надо?! — Кирш начинала свирепеть, уже узнавая это слащавое выражение лица.
Пройдя в комнату в ботинках, полковник чинно развалился в кресле и протянул Кирш полиэтиленовый пакетик.
— Что это еще?
Кирш смотрела поверх плеча милиционера в окно, ожидая, что сейчас туда заглянет ослепительное солнце и растворит в своих лучах эту протянутую руку или — того лучше — ворвется ветер и унесет этого человека, неприятно поскрипывающего кожаным пальто.
— Мне ничего за это не нужно. — Мишин поерзал в кресле. — У нас этого добра достаточно, конфискуем килограммами!
В окне ничего не изменилось, а полковник, все еще поигрывающий пакетиком с героином, спохватился, полез в карман и достал оттуда шприц.
— У вас же, у наркоманов, примета: баян заранее не покупать, верно? Так у тебя его, стало быть, нет, вот я подумал…
— Заботливый, черт! — Кирш по-прежнему смотрела в окно.
— Говорю, ж тебе, глупая, даром!.. У тебя же есть альбомы с девочками, которых ты трахаешь. Покажи, девочка, что тебе стоит!— Мишин умоляюще смотрел на Кирш, протягивая ей свои «дары».
Кирш медленно перевела взгляд на милиционера и тихо, с нажимом произнесла:
— А жеваной морковкой тебе в рот не плюнуть?!
Мишин, чуть наклонив голову, смотрел с прежней мольбой в глазах. Кирш села напротив на кровать и закинула ногу на ногу.
— Забирай свое говно и чеши отсюда!
— Зря, моя хорошая, суд же как раз намечается — над известным тебе персонажем; можно тебя свидетелем привлечь, а можно не привлечь… — Мишин приподнял одну бровь, отчего взгляд у него получился совершенно пьяным.
Кирш несколько секунд сидела молча, разглядывая подполковника, и, окончательно утвердившись в мысли, что ничего безобразнее этого лица она не видела, мрачно показала подбородком в сторону тумбочки. Мишин, привскочив в кресле, потянулся к тумбочке, бережно положил рядом с фотографией Максимки шприц и героин.
Кирш не оказалась сильней самой себя, полковник же считал, что на лесбиянок и наркоманов благородство не распространяется. Поэтому он стал расстегивать ремень на своих штанах. Она отталкивала Мишина ногами, он целовал их и умолял раздеться, она пыталась выгнать его, он завалил ее на кровать.
— Трахни меня, киса, ты же активная лесбиянка, что тебе стоит?!
Кирш оттолкнула толстого полковника ногами и вскочила. Он ударил ее кулаком по лицу, сильно, так, что с губы по подбородку побежала струйка крови…
