одеться поприличнее, если мы еще раз куда-нибудь пойдем. Ты вполне хорош собой, Майкл, но как тебе удается так ужасно одеваться? У тебя нет приличного костюма?
— Мне кажется, я вполне нормально одет, — возражаю я. — И я надел твои запонки.
— Но рубашка!
— Ну, тебя же не было рядом, чтобы меня научить. Так и так, мне незачем хорошо одеваться. Когда мы в турне, это либо непосредственно до, либо сразу после концерта, а там у нас стандартный пингвиний костюм.
— Майкл, — Джулия вдруг выглядит очень серьезно, — расскажи мне про всех в квартете.
— Но ты же их знаешь.
— Ну уж. Как проходят репетиции с ними? Меня это беспокоит уже несколько дней. Скажи, чего мне ждать?
— Э-э, даже не знаю, с чего начать. Репетиции довольно бурные. Пирс старается не отпускать вожжи. У Билли полно собственных идей по всякому поводу. Если ему что приходит в голову, очень трудно это оттуда выбить. И Эллен, ну, она чудесно играет, но легко отвлекается. Кстати, тебе будет приятно узнать, что Билли всегда опаздывает, так что ты будешь не одна такая. О да, Билли предпочитает репетиции концертам, ну, во всяком случае, так он говорит. На репетициях он экспериментирует, а на концертах он нервничает.
— Но все друг друга любят? — спрашивает Джулия.
— Да, пожалуй, — в данный момент.
— Ну, хорошо. И так будет достаточно сложно.
Официант нависает над нами, так что мы заказываем.
— Овощи? — спрашивает он.
— А что у вас есть? — говорит Джулия.
Официант тяжело вздыхает. Очевидно, мы не изучили меню так, как оно того заслуживает.
— Брокколи, кабачки, салат, лук-порей, шпинат.
— Я возьму батат, — говорит Джулия.
Официант смотрит на нее с очевидным непониманием. Джулия замечает это и явно нервничает.
— Боюсь, мадам, — говорит официант, — у нас нет батата в меню.
Джулия растерялась на мгновение.
— Я имела в виду салат... зеленый салат, — быстро проговаривает она.
Он кивает.
— А что вы будете пить? Вы видели нашу винную карту? Или вы хотите обсудить это с нашим сомелье?
Я быстро выбираю из карты вино наобум.
Джулия расстроена из-за своей ошибки и подавлена.
— Знаешь, нам совсем не обязательно здесь есть, — говорю я, когда официант уходит.
— Забудем об этом, — говорит она. — В конце дня у меня просто иногда не хватает сил. На самом деле я больше люблю салат, чем батат. В чем дело?
— Ну, мне не нравится этот парень, который нам прислуживает. Он выглядит как безработный актер, который вымещает свои неудачи на нас.
— Который нам прислуживает, — говорит Джулия, развеселившись.
Меня это несколько раздражает. Немецкий Джулии никогда не влиял на ее английский, и она всегда отмечала мелкие диалектные огрехи, иногда проявляющиеся в моей речи.
— Про что ты думаешь? — спрашивает Джулия. — Ты где-то очень далеко.
— Да так... — говорю я, возвращаясь к тому, о чем я думал раньше. — Жаль, что я не играю с тобой в «Форели».
— Удивительно, правда, — говорит она, — что Шуберта нет среди композиторов на фризе Мемориала принца Альберта?61 Я прочла об этом совсем недавно. Теперь хочется взять стамеску и высечь его имя рядом с остальными.
Мне смешно.
— Пошли сделаем это сегодня, — предлагаю.
— Думаешь, это стоит того, чтобы нас арестовали?
— Да, Джеймс выплатит за нас залог.
Я раскаиваюсь тут же, как только произношу это. Но к моему удивлению, ее настроение ничуть не омрачается. И она не предлагает мне встретиться с Джеймсом. Невыносимо — невыносимо, — как она может думать про нашу с ним встречу?.. Как часто они спят вместе?.. Встретились ли они уже перед тем, как она поехала в Венецию с Марией?.. Почему она согласилась играть с «Маджоре» теперь? Из-за Вены? Чтобы сыграть великую «Форель»? Из-за меня?.. Что не так с моей совестью, если я волнуюсь за Джулию, но вины не чувствую?
Может быть, он так заботился о ней последние три года, что ничего не осталось, кроме нежности? Может быть, романтические чувства, если и были когда-то, уже увяли. И что? Ревную ли я к его жизни с ней? Наверное, ее должны интересовать другие женщины в моей жизни, но она не спрашивает меня, был ли еще кто-нибудь, помимо Виржини, за все эти годы. Табу ли это, как и вопрос, почему она вышла замуж за Джеймса, или мы просто взаимно осторожны?
Да, она может читать по губам, но пока не мои мысли, нет. Мы беседуем о том и о сем. Подают вино, потом еду. Вокруг нас ненавязчивый гул разговоров. Джулия не смотрит на меня. Что-то ее беспокоит.
— Некоторым слух достался зря, — вдруг говорит она с горьким укором. — Недавно я говорила с одним искушенным виолончелистом из филармонии, и было очевидно, что он измучен работой и музыка ему наскучила, — похоже было, что он ее почти ненавидит. И я полагаю, он был неплохим музыкантом. Возможно, и до сих пор неплох.
— Ну, такого много, — говорю я.
— Я понимаю банкира или официанта, ненавидящих свою работу, но не музыкантов.
— Ну уж, Джулия. Годы учебы, бесконечные часы работы, мизерная зарплата... не будучи способным ни к чему другому и не имея выбора, что играть, легко почувствовать себя в западне, даже если ты это когда-то любил. Я сам ощущал что-то похожее, когда оказался в Лондоне на вольных хлебах. Даже сейчас не все так просто. И ты сама переставала играть на время. Единственная разница, что ты могла себе это позволить.
Она сдвигает брови, потом ее лоб разглаживается. Она ничего не говорит, цедя вино с нарочитым спокойствием. Мой взгляд скользит с ее лица на ее золотые часики и обратно.
— Это была не единственная разница, — наконец говорит она.
— Я не должен был об этом говорить.
— Не могу представить, чтобы ты ненавидел музыку, — говорит она.
— Да, пожалуй, — отвечаю я. — На самом деле Эллен даже подтрунивает над моим чрезмерным энтузиазмом. И она думает, что мои отношения со скрипкой ненормальны.
— Ну я вот очень привязана к своему роялю.
— Но ты же не можешь таскать его с собой на гастроли.
— И что?
— Ну, не думаю, что у тебя так же, как у меня, если ты репетируешь дома на одном инструменте, а потом идешь и даешь концерты на другом.
Джулия хмурится.
— Не то чтобы Эллен такой уж прагматик, — быстро добавляю я. — На прошлой неделе она смотрела программу о Вселенной и очень расстроилась из-за того, как все может кончиться через бог знает сколько миллиардов лет. Зачем расстраиваться по поводу того, что будет со Вселенной?
— Тогда как столько всего, что может нас расстроить, находится гораздо ближе? — спрашивает Джулия, веселясь опять.
— Ну, так ведь, да.
— Да, кстати, а что стало с твоей миссис Формби? — ни с того ни с сего вдруг спрашивает Джулия.
— Миссис Формби? Почему ты вдруг спрашиваешь про миссис Формби?
— Не знаю, — отвечает она.
— Но, Джулия, ты же ее никогда даже не видела.
— Не знаю, почему я спросила. Я думала про Карла — или, может быть, про твою скрипку — и потом вспомнила миссис Формби. Не знаю почему, но я часто думала про миссис Формби последние несколько лет.
— Уж наверно, чаще, чем ты думала обо мне, — замечаю я легкомысленно.
— Майкл, я думала о тебе, как будто ты покончил с собой, не оставив записки.
Она смотрит вниз в свою тарелку, не разрешая мне ответить. И так я сижу, застыв, будто парализованный. Затем касаюсь ее ноги своей, она поднимает глаза.
— У миссис Формби все хорошо, — говорю я. — Как твоя утка?
— Прекрасно, — говорит Джулия, не прикасавшаяся к еде последние пару минут. — Тебя правда не волнует Вселенная и все такое?
— Ну нет, не втягивай меня в религиозный спор, — говорю я устало.
— Но ведь ты читаешь Донна. Наши монахини его звали Донн Отступник.
— Это ничего не значит, Джулия. Я люблю его читать именно потому, что мне не важно, откуда у него ноги растут. Меня это расслабляет на ночь.
— Расслабляет! — потрясенно говорит Джулия.
— Мне нравится его язык. Я размышляю над его идеями. А вот его библейские изыскания меня совершенно не волнуют... И вообще не понимаю, чего люди так носятся с этим своим Богом, — добавляю я безжалостно.
— Ты просто не признаешь никаких авторитетов, Майкл, в любой форме, — говорит Джулия. — Ты создаешь кумиров, но не признаешь авторитетов. И храни Бог твоих кумиров, если вдруг окажется, что они — колоссы на глиняных
