одному. Хоть бы Медведь был рядом. Тороплюсь в зал. Чемпионат проводился в громадном здании манчестерской городской выставки. Здесь пока еще царит полумрак. Гулкую тишину нарушали покашливание микрофонов, лязг устанавливаемых юпитеров. Переступив щупальца кабелей, направляюсь к раздевалке и чуть не сталкиваюсь с Мазуром, который, прижимая к груди термосы, словно младенцев, стоит, прислушиваясь к происходящему за дверью.
— Что там, Григорич?
— Ребята вернулись из отеля. — Он вздохнул: — Эх, оце смотрю я на вас, бедолаг. Зазря вы так маетесь. Мнэ це и даром не треба. В наше время усе по-другому було. Вот, скажем, у меня случай був. Подходит ко мне раз Збышко и говорит: «Ляжь под меня. Ну, что тебе стоит. Дама моя должна прийтить в цирк. Приятная мне во всех отношениях». Я наотрез…
Вошел Сергей Андреевич.
— Александр Григорьевич, — начал он, уловив общее настроение. — А мне ты рассказывал, что не со Збышко, а с Чуркиным у тебя то было.
— Так это же тебе, Андреич, — протянул ничуть не смутившийся старик. — А хлопцы разве же его знают? И о Збышке-то переспрашивают: кто да кто?
— Саша, — переменил тему тренер, трогая меня за локоть. — Ты остаешься здесь, помогай тут ребятам. Я секундирую. Нужно — Мазур поможет тебе. Раскладка всем ясна? Болгары поджимают. В финале нас восемь. Неплохо-то неплохо, но нам четыре первых обязательно нужны. Иначе…
— Да ты не отчаивайся, Андреич, — вставил Мазур. — Длинно агитируешь. Хлопцы не киселя хлебать приехали.
За тренером хлопнула дверь.
Началось главное… В раздевалку ребята возвращаются возбужденные победой или уставшие от поражения. И те и другие жадно припадают к бутылкам с соками, минеральной водой. Хлопают пробки, оранжевые корки апельсинов летят в корзинку. Потом ребята уходят в зал болеть за оставшихся. Комната опустела. И чем меньше народу оставалось, тем томительней становилось ожидание. Вот уже нас осталось двое. Медведь вытянулся на раскладушке. Поговорить бы с кем. Саша подтягивает ногу, а затем расслабленно разгибает ее. Скрип-скрип, стонет раскладушка. И снова: скрип-скрип. Вот и его черед.
Я остаюсь один. Хожу по комнате, прислушиваясь к водопаду разноголосого гомона, который волнами взлетает под сводами зала. Еще несколько минут, и на ковер выходить мне.
Стоя в углу ослепительно-белого помоста, гляжу и не вижу лиц в черном провале зала. Различаю лишь отдельные пятна, как акварельные рисунки. Автоматически регистрирую действия арбитра. Вот он разносит листки… Вот о чем-то меня спрашивает. Нет, это не судья, а Сергей Андреевич.
— Ты что, перегорел? Вид у тебя отрешенный. Ну, соберись! Сейчас все решается!
Лязгнул гонг. Будто из тумана появился Кристоф. Я ухватился за него, вцепился словно за единственную реальную вещь в этом зыбком мире. Комкал, мял, удивляясь тому, что ничего сделать так и не удается: американец без устали ныряет, проходит мне в ноги.
Перерыв. Я направляюсь в свой «синий» угол. Заметил Сергея Андреевича. Его почему-то ставшие круглыми глаза. Подставляя стул, он затормошил меня:
— Что с тобой? Ведь без твоей победы мы на втором месте, пойми, на втором!
В лицо полетели брызги от мокрого полотенца, которым обмахивал Мазур. Он тяжело влез на помост. Вдвоем они принялись обрабатывать мои еще не уставшие, нет, а какие-то ватные, дряблые бицепцы.
— А ты разве не понял его тактику? — басил старик. — Он ведь знае, шо интервидение сейчас пускать будут, вот| и бэрэжется. Одно дило — чужим глядеть, так воны чего понимают? Другое — родичи.
Оглядываюсь на телекамеры. Их несколько. Они стоят по бокам помоста на треножниках.
На удивление себе заборолся свободнее. Вроде как бы кокон спал.
Ларри продолжал методично атаковать. Принимаю вызов. Иду вплотную к нему. Американец досадует. Он пока не достигает ничего.
Резкая боль в локтевом суставе: Кристоф сделал вид, что проводит «бедро», а на самом деле пытается меня вывести из строя. Даже не потрудился замаскировать свой наскок. Чуть подвернул бок и рванул на излом руку. Это что-то новое в его тактике. Еще три или четыре раза успеваю познакомиться с тайным разделом Кристофа. Ну уж тут я начеку.
Второй перерыв.
— Не рискуй, — говорит тренер, — если что, иди на ничью.
Третий раунд начинаю с того, что сую локтем Ларри под ребра. Он понимает Меня правильно. Свисток судьи! взвизгивает: мол, что за безобразие… Ларри, блеснув зубами, делает ему успокаивающий жест. О'кэй, значит!!
Я ловлю Ларри на свой «секретный» прием, держу несколько секунд за руку, но бросок не произвожу, распускаю захват. Преображенский вытирает меня с головы до ног, целует. Бормочет:
— Молодец, правильно, что не бросал. Следующий турнир у него дома, швырнул бы сейчас — там о таком захвате мечтать бы не пришлось.
Мазур тянется обнять меня. Я весь мокрый: струйки пота бегут по ложбине позвоночника, по лицу, плечам…
— С первым тебя, — подходит Медведь. Силится улыбнуться. Вижу, не сладко ему. Сам-то он проиграл.
— Как же ты?
— Проморгал, не спрашивай.
Манчестерская медаль самая невзрачная из всех. Достаю ее неохотно. Не потому что не горазда собою. Несладко далась она, четвертая золотая по счету.
Друзья-соперники
Быть может, многие из вас не единожды встречали в спортивных отчетах странное сочетание слов: «друзья-соперники». Они попадаются в газетных статьях достаточно часто. Считаю, что в жизни подобное явление встречается крайне редко. Взрастить такое отношение — дело сложное и важное. Взаимоотношения по схеме «друзья-соперники», разумеется, не привилегия спорта. Эта форма товарищеских отношений присуща производству, науке, культуре. Просто в спортивной журналистике к этой формулировке прибегают чаще. Да это и понятно, у нас соперничество друзей представлено более выпукло, наглядно. Зримое соперничество. Не спрятать на ринге корректного отношения к сопернику, не скрыть и неприязни. Конкурируют обычно команды, но чаще всего — двое атлетов. Допустим, один штангист установил в рывке рекорд. Через месяц его товарищ по команде или зарубежный соперник бьет рекорд: в таблицу мировых достижений вновь вносятся поправки. И так из года в год — на очных соревнованиях, на заочных. Вот в такой бескомпромиссной борьбе и надо взрастить древо дружбы. Оно
